Золотая коллекция русского кино
Смотрите сегодня:

Жена

Редко случаются столь контрастные пары, как Тарковский и Лариса Павловна. Начиная с внешности: он - жгуче-темный, сухой, невысокий, тонкий, почти по-мальчишески хрупкий, она - крупная блондинка с большими голубыми глазами, яркая и по-дамски броская. Отличали их и вкусы и манеры. Тарковский - аристократически-сдержанный, самопогруженный, в общем мнении - рафинированный интеллигент с родословной. Лариса Павловна - "крестьянско-пролетарских кровей", ярко заявляющая о себе, простоватая, экспансивно-активная, подчас шумная. При общем интересе к красивой одежде, к точности соответствия внутреннего образа внешнему имиджу различия и здесь были очевидны. "Туалеты, манера держаться рознили их тем более - будто они были с разных грядок. Породистый, всегда элегантный Тарковский смотрелся странновато рядом со своей спутницей, особенно когда она была "при параде": косметика, прическа, туалеты. Всего было слишком много, и все было другого свойства... Действительно, типичная жена военного..." Это из воспоминаний одной из ярых хулительниц Ларисы Павловны, коих у нее было немало. Поразительно во всех беспощадных устных и письменных воспоминаниях почти полное отсутствие какой-либо фактологической основы: за что, собственно, такая неприязнь, за что столько черных слов в адрес жены, подруги, неотлучного секретаря и помощника двадцать один год!?

Ни единого вразумительного факта или довода я не нашел. Все сводится примерно к следующему: околдовала мальчишку из своей шкурной выгоды. Какой такой выгоды, ежели всем известно, каким нищим был на момент встречи Тарковский, каким не "генеральским", мягко говоря, всегда был его общественный статус? (Когда однажды впервые попросил себе, в разгар своей славы, путевку в санаторий после микроинфаркта, заработанного в 45 лет, то получил от Союза кинематографистов отказ.) И ведь безденежье, бесчисленные материально-бытовые и морально-психологические проблемы сопровождали Тарковского, а следовательно, и его спутницу, до самой его смерти. Ну и что ж, говорят, ей важно было остаться в истории верной подругой гения, его музой, и ради этого она была готова на все. И что же, спрашиваю, не была она верной подругой гения?

Безусловно, было в новой подруге Тарковского нечто, что разрушало привычные ожидания его былого окружения. Большинству из этого окружения казалось, что она "много на себя берет", злоупотребляя ролью жены и музы, что она могла бы быть поскромнее и наблюдать за прежними дружбами мужа как бы со стороны. Лариса Павловна повела себя иначе, став своеобразным щитом, или, если угодно, фильтром, между хрупкой, как ей казалось, психикой мужа и тем человеческим разнообразием, которое чаще всего просто транжирит время талантливого человека. Тем более это много-общительство казалось ей опасным в затяжные периоды безработицы - самое страшное испытание для человека, переполненного идеями. Лариса Павловна очень быстро вышла и на роль посредника в многотрудных делах по пробиванию фильмов Тарковского в прокат. Со всей своей кипучей энергией, несущей в себе непосредственность природных движений, она кинулась в водоворот этой деятельности, будучи совсем не искушенной в дипломатии, да, вероятно, и не понимая ее. Но в среде, где каждый считает себя по крайней мере талантливым и культурно изысканным, "особенным" (и быть может, вполне по праву), отсутствие качества изощренной дипломатичности становится роковым*.

* Тем более речь, увы, идет не просто о недипломатичности. Характерную ремарку можно найти в мемуарах Марины Влади "Владимир, или Прерванный полет", которая пробовалась на главную роль в "Зеркале" и торопилась узнать решение Тарковского: "Мы звоним Андрею, но все время попадаем на его жену, и та, с присущей ей любезностью, швыряет трубку..."

Круг общения Тарковского сужался. Однако приписывать это лишь бурному темпераменту его жены было бы наивно. Тарковский все глубже уходил в себя: и по мере осознания тупиковости конфликта с Госкино, явно вытеснявшего его из страны, и по мере углубления своей мистической умо-настроенности параллельно растущему разочарованию в мировоззренческом уровне той среды, в которой вынужден был пребывать.

Не нужно быть зорким человеком, чтобы сразу увидеть: Тарковский и его новая жена - поразительный случай опыта любви (сотрудничества и содружества) людей, очень разно воспитанных и разно образованных (что называется, из разных "стай"). Конечно же, ничего общего у Ларисы Павловны с Мариной Тарковской или даже с Ирмой Рауш не было и быть не могло: выросла она в деревне Авдотьинка Рязанской области; яркая, смелая, способная и потому устремившаяся в столицу и таким образом несущая в себе как достоинства, так и пороки "простонародности", претендующей на столь экзотическую роль, как "жена художника".

Тарковский оставлял впечатление утонченного человека, Лариса Павловна в сравнении с ним как бы "неотесанна". В одних ситуациях это могло быть чем-то конфликтным ("параллельные миры"), в других - взаимодополняющей, взаимозащищающей целостностью. И еще: Тарковский в кадре пластически искренен, достоверен, Лариса Павловна странно выглядит перед камерой... словно бы фальшива, другого слова не подберешь. И это не только, увы, мое личное впечатление. Это вообще поразительно редкий феномен. Будучи природной, природосообразной, весьма раскованной и уверенной в себе женщиной, прекрасно сыгравшей роль жены доктора в "Зеркале"*, перед "документальной" телекамерой она необъяснимо-странно робеет, теряет пластику и выглядит как персонаж, говорящий заранее выученный текст**.

** Перед фотокамерой она вполне естественна, и на фотоснимках Можно увидеть целую череду разнообразных ее ликов и образов, от трогательно-романтических до отталкивающих, - снова леонардовская двойственность женской сущности.

Я бы сказал, что в документальных фильмах о Тарковском она гениально играет роль "отрицательного персонажа", то есть делает все, чтобы не понравиться зрителю едва ли не с первой же фразы. Зачем ей это было нужно (если позволителен столь нелепый оборот), остается загадкой. Аргумент типа "документальное кино не обманешь" крайне наивен, ибо сонмы женщин дрянных и бессовестных прекрасно смотрятся и в жизни и перед камерой, естественно и вполне пластично играя симпатичных, умных и порядочных особ.

Мой ответ очень прост. Будучи влюбленной в Тарковского и, конечно же, понимая, что именно больше всего их разделяет (особенно во мнении родственников и окружения) -культурно-генетическая разнородность, - Лариса Павловна пыталась преодолеть в себе "деревенскую красавицу с Рязанщины", регулярно "переодеваясь" на людях в "культурную гранд-даму", как ей казалось, соответствующую значимому статусу мужа. Однако эта игра чаще всего приводила к обратному. Потому что никакой "гранд-дамой" Лариса Павловна внутренне - и с Тарковским в особенности - не была. Ее лучшая и глубинная, обыденнейшая, не показная часть была укоренена в Авдотьинке Рязанской губернии. Именно это и ценил в ней Тарковский: природную стать и суть, природность со всеми ее, природы, щедротами и непредсказуемыми катаклизмами. То в ней любил, в чем она была дочерью своей матери, деревенской мудрой женщины Анны Семеновны Егоркиной, которую Тарковский не один раз и письменно и устно называл самым духовным существом, которое когда-либо встречал.

То, что Тарковский влюбился в женщину, которая почти во всем его дополняла, противостоя ему, как природа противостоит духу, явствует из множества свидетельств. Все в ней было для него неожиданно, одновременно и шокирующе и восхитительно: и телесная роскошь, "размах", и русская бесшабашная удаль, смелость без границ и удержу, и та хозяйственная безупречность, та чистоплотность и инстинктивная ("в крови") домовитость, которые искони присущи простой русской женщине, рассматривающей мужчину в доме как малого ребенка, которого надо и помыть, и причесать, и накормить, и ублажить; и здесь, в доме, женщина наслаждается своей способностью дарить и отдавать.

Все жилища, где бы Тарковскому ни приходилось с Ларисой жить, были неизменно промыты, настояны уютом, покоем и сытостью. Началось это еще в 1965 году на съемках "Андрея Рублева", когда помощник режиссера Лариса Кизилова в номере гостиницы, где она жила, устраивала каждый вечер обед-ужин, о чем студентка-практикантка ВГИКа О.Суркова сообщала: "...Андрей, Толя (Солоницын) и я направлялись в наш номер. А там заодно и нас с Толей ждал вкуснющий домашний обед, потела водка, и каждый вечер начиналось торжество, длившееся до часу-двух, а то и трех ночи. Ах, как умела Лариса устраивать застолья!.."

Однако, как правило, все эти восхищения были приправлены в позднейших комментариях изрядной долей того саркастического недоброжелательства, которое столь присуще было советским "творческим людям", считавшим, что в доме у "настоящего интеллигента" должен быть бардак, обязательный неуют (пресловутое блоковское "уюта нет, покоя нет!"), дым коромыслом и шаром покати в холодильнике. "Интеллигентная женщина" должна сидеть на равных с мужчинами нога на ногу, дымить* и тонко самовыражаться и, упаси Бог, не стоять подолгу на кухне у плиты.

* Первое, что сделала Лариса Павловна, это отучила мужа от курения, помня о его детском легочном туберкулезе.

Тарковский с Ларисой сломали этот стереотип, за что и были вскоре выведены за скобки как "омещанившиеся и обуржуазившиеся".

Вот пара примеров тона и стиля в рассказах о быте Тарковских. О. Суркова описывает впечатление о деревенском доме Тарковских в селе Мясное, отремонтированном и восстановленном почти всецело усилиями Ларисы, но отчасти и самого Тарковского, построившего веранду своими руками. "Лариса любила чистоту, и все вокруг нее было по-купечески взбито-пушистым, каким-то славненьким, почти что таким, как в том домике, куда в "Зеркале" мама с сыном понесли продавать сережки. Мечта голодного детства почти сбылась и воплотилась в сноровисто выскобленных дощатых полах, светлых комнатах, вкусных трапезах в обширном уютном доме... А вот по деревне, особенно с гостями, Лариса разгуливала прямо-таки в образе своей неплохо обустроенной героини фильма: все более по-хозяйски, точно снисходительная барыня среди крепостных... Помню ее горделивую осанку и соответствующий разворот головы: "Дядя Коля, как там у вас с яичками, дадите? Курочку резать не собираетесь?" Мне казалось, что на ее интонации должны выскочить и с придыханием, в полпоклона, оповестить: "Как же, как же... Будем вам любезны... натеть...""

Ирония кажется здесь натужной, поскольку Лариса вполне естественно "царила" в деревенской среде.

Другой рассказ - уже упоминавшегося художника Ш. Абдусаламова:

"Не помню, в каком году Андрей познакомил меня со своей новой женой. Он звал ее ласково - Лара, почти выговаривая "л". Она была крупная, пышная, теплая. Я тогда подумал: "Такая домашняя ему и нужна". На обед был борщ. Стол был накрыт в гостиной. Дом... Благоухающая свежесть ребенка в кроватке, верхний этаж, большие окна, и что совсем уж сногсшибательно (после моей комнатенки) - личный кабинет*, где мы после борща пытались беседовать.

* Как мы знаем, Тарковский, выросший в тесноте, в 1962 году, после венецианского успеха, получил двухкомнатную квартиру у Курского вокзала, однако наслаждался ею недолго. Многолетние скитания в одиночку, а затем с Ларисой по чужим жилплощадям закончились лишь в 1974 году.

Вот тогда я уже стал замечать перемены в Андрее. До "враждебной буржуазности" было далеко, но поворот был сделан. Вскоре на нем появился замшевый пиджак с "лапшой". Меня так и подмывало спросить: "Как там поживают наши братья-апачи?"

Я был знаком с его первой женой Ирмой. Совсем другая, открытая, но далеко не уютная. Уют ей был противопоказан. Она из самовыражающихся. Ей бы податься в подружки к Тарковскому. Подружки действуют беспроигрышно. Женам фору дают... Познакомились мы с ней все у того же Юры (Кочеврина. - Н. Б.). <...> Она мне нравилась, она - Андрееве начало... Кто знает, может быть, по этой причине, по причине любви нашей к Ирме, Лариса и развела Андрея с его прошлым. .."

Еще бы не развести! Как воде не устремляться течь? Как же ей было не соперничать, как же ей было не бороться за свой стиль и быт? Что странного в этой борьбе, если одно из самых "больных мест" Тарковского - сестра Марина - на мой прямой вопрос в 2001 году, почему она так и не приняла новую жену брата, ответила весьма лаконично: "Раньше бы на это ответили так: она не нашего круга"*.

Одним словом, то, что для одних - пропасть, для Тарковского было шагом в неизвестность самого себя. Рискованный и, может быть, трагический, но опыт.

Связь с Ларисой Павловной была воспринята как еще один сумасбродный и сумасшедший поступок "непредсказуемого" Андрея. Надеялись, что это "пройдет". Однако не только не проходило, но как раз наоборот. Было множество взаимных обид (при двух-то столь яростно-страстных темпераментах!), сшибок и разбеганий. "Личная жизнь у Андрея была очень сложная, путаная. И в эту неразбериху он впутывал и нас с Мариной. Уедет жить к Л. Кизиловой, а потом звонит уже из другого места: "Поезжайте, заберите мои вещи со Звездного бульвара". Берем такси, приезжаем, забираем вещи. Л. Кизилова в нашу сторону не смотрит. А через некоторое время все повторяется..." (А. Гордон).

Впрочем, все это в первые годы. С рождением сына вырисовывается прочный Дом, главная страсть Тарковского, вокруг которой разворачивались все его сюжеты, - и блаженной защищающей цитадели, и бегства из нее: в инаковость и новизну самого себя, а в конечном счете - в смерть как в новизну новизн.

Версия о "сумасшедшем Тарковском" была весьма расхожа. Ведь не только парадоксальностью своего матримониального выбора он шокировал окружавших его*, причем настолько, что практически все отшатнулись и ушли, выставив разные благопристойные мотивы, в том числе осудив за "крен в буржуазность".

* Каково было Тарковскому всегда быть на стороне жены при всех критических на нее натисках - буквально со всех сторон, и со стороны друзей и со стороны врагов? И из этого материала тоже выковывалась его все углублявшаяся отрешенность. Вспомним историю союза Леннона и Йоко Оно.

Он пугал переступанием неких тонких неписаных моральных границ. Вспомним Юсова. А ведь, собственно, это и был пик лирической и художественной дерзновенности Тарковского. Но чем глубиннее спонтанность человека, тем сильнее окружающие его чувствуют свое отвердение. Разве не так?

Александр Сокуров писал о реакции маститых советских кинематографистов (и притом далеко не самых прокоммунистических) на Тарковского после просмотра ими "Зеркала": "...Он безумец. Своими фильмами он делает себе рекламу. Он высокомерен. Все, что он делает, советскому народу без пользы. Он работает на трансценденцию. Совершенно слабоумен. Поэтому все у него такое выспреннее, ходульное. Все только тени, никаких характеров. Риторические фразы, декларации в устах изнасилованных актеров. Псевдофилософия. Те, кто в него верят, должны были призвать его к порядку, поставить его на место", - примерно так формулировал свои мысли о "Зеркале" известный советский режиссер Хуциев. Жуткая ситуация, когда даже коллеги, сами страдавшие от тоталитарного давления и насилия, обрушиваются на автора "Зеркала", чтобы разорвать его на куски..."

Но отчуждение, как видим, было круговое. Дневник Тарковского 1970 года: "7 авг. 18 ч. 25 м. Лара родила Андрюшу. Никто не поздравил, кроме Тамары Георгиевны (Огородни-ковой. - Н.Б.). Люди становятся страшными и теряют чувствительность..."

То, что Тарковского свел с Ларисой рок, очевидно. "Лариса была неуемна, и ничто на свете не могло ее смутить. Больше всего на свете она боялась потерять Андрея и, казалось, была готова ради него на все..." - свидетель, наблюдавший их вблизи двадцать лет. Рассказывают, что однажды она на улице едва не сбила с ног наглеца, пытавшегося перехватить такси перед стоявшим в очереди Тарковским. То, что она спасала его от разных бед и напастей, Тарковский фиксирует в дневнике, уже в Италии: "Не будь Ларочки, меня давно бы уже не было".

Но Лариса была не только и не просто хранительницей его дома. У него, как это ни покажется удивительным, все валилось из рук, когда ее долго не было рядом. Это было, настолько серьезно, что даже окружению режиссера бросалось в глаза. Та же Т. Огородникова рассказывала, что Андрей Арсеньевич буквально заболевал физически, если Лариса Павловна куда-то отлучалась. Съемки останавливались, и приходилось дожидаться возвращения "Лауры" из командировки.

В "Мартирологе" от 24 апреля1972 года: "В Мясном начались ремонтные работы. Лариса уехала туда, и вот уже несколько дней от нее никаких вестей. Очень нервничаю и раздражен, хотя и понимаю, что неправ. Ведь до ближайшей почты 20 км. Трудно представить, как она это все выдерживает. Почти без денег, без машины, в окружении пьяниц и кретинов, на которых ни в каком отношении нельзя положиться. И все же ею движет желание, цель - построить для меня наш дом, нашу крепость, и все это со сверхчеловеческим напряжением, - чудо. И, несмотря на это, я на нее зол. Без нее чувствую себя одиноким и несчастным...".

Никто никогда не поймет, почему отношения с одним человеком для нас приятны, легки - и неплодотворны, а отношения с другим сложны, запутанны, многомерно-мучительны и... плодотворны. Кто сможет понять, почему аристократ духа Гёте женился на "женщине из народа", бывшей цветочнице, необразованной, некрасивой и "вульгарной" Христиане Вульпиус, любившей грубые шутки и бесшабашное веселье в обществе друзей Вакха? И почему разорвал с Шарлоттой фон Штайн, изысканной, томной интеллектуалкой, едва вернулся из Италии, где почувствовал вкус и аромат "раскрепощенной земли", чувственных пейзажей и естественных, животно-естественных "божественных" объятий?

Мы можем лишь строить гипотезы.

Мужчина обретает эротико-космическую целостность, становится "андрогинным", когда находит свою жену - женщину-природу, столь же втайне противостоящую "обществу" и защищающую его от наглого его натиска, как когда-то это делала мать, оберегая в ребенке его "космическую душу". Потому-то никто так не чужд и так не враждебен настоящему мужчине, как женщина-социумное-существо. В такой женщине для мужчины кроется измена самой сути женщины. Она - предательница, ибо служит тому началу, которое стремится лишить мужчину его способности просто быть.

В современном мире феномен "жены" стал почти невозможен. Жена - это то, что жаждет стать природным дополнением мужчине-духу. Жена - это материнское начало чистой внеморальной и "бесцельной" природы в образе девы. Но женщина сегодня стремительнейше теряет свои природные метафизические глубины, свой идущий от матушки-земли эрос. В пятнадцать лет она уже готовый социумный продукт, порабощенный пропагандой, прошитый гнилыми нитками (однако одновременно и стальными) ее дурманящих "целей". Женщина-природа покоится в себе, подобно горному озеру...

Тарковский, конечно же, кинулся в Ларису Павловну, как кидаются в такое озеро. Все очень просто и одновременно фундаментально. Множество тех, кто могут быть любовницами, подружками, "партнерами", но жен - мало. Редчайший ныне "жанр".

Рассказывают, что в первом браке Тарковского нередко заставали на кухне жарящим себе котлеты... Знакомая картина, не правда ли? Однако сегодня ясно, что сия идиллия "равноправия и равнопартнерства", умиляющая столь многих, была не для Тарковского.

Та же Суркова с сарказмом сообщает, что жизнь Тарковского с Ларисой, по ее наблюдениям, так никогда и не стала "взаимоотношением двух равных партнеров". Мол, с одной стороны, он всегда был и навсегда остался для Ларисы "господином", а с другой, он сам "ходил у нее на поводке". Но разве же это не гармония?

Сила притяжения, таившаяся в природной зрелости Ларисы, была тем более для Тарковского желанна, даже насущна, что все его творческие критерии были созвучны природе. И это он не только всегда чувствовал, но и отчетливо формулировал вплоть до последних дней. В автобиографических заметках: "...Но что меня поразило на всю жизнь и за что я больше всего благодарен матери, - это природа. Это чувство любви к ней - нежной и грустной, не только не гаснет, но крепнет с каждым годом. Наверное, поэтому "Жизнь в лесу" Торо - моя самая любимая книга..."

В телеинтервью у Михала Лещиловского на острове Готланд (букв.: "Божья страна"!) в эпоху съемок "Жертвоприношения" Тарковский вполне определенно утверждал, что не столько искони склонен понимать мир, сколько его чувствовать, ощущать, подобно животному. Словно бы заглядывая с величайшим доверием в эту растительно-"животнук" свою часть - ту самую, которую так обожествлял Лев Толстой, родственная ему душа.

То, что Лариса Кизилова была наделена даром "природной избыточности", плохо вписывавшейся в правила благопристойного поведения, отмечают почти все ее знавшие. "Наши пороки - продолжение наших достоинств".

"Надо заметить, что деревенский пейзаж был Ларисе очень к лицу. Она прямо-таки цвела крепким здоровьем, питавшимся воздухом, речной водой и солнечными лучами. Ей очень шел загар, и она снова повторяла: "Солнце - мой Бог!"

Вокруг нее ощущалась аура кроветворных, витальных сил, хотя она любила жаловаться на свое здоровье. Но было... было во всей ее стати, типично русской, крепко сбитой, чуть полноватой, что-то казавшееся подкупающе надежным. Казалось, что с ней не пропадешь...

И эти веснушки на плечах, которые Андрей, не скрывая, обожал, вспоминая то позднее очарование веснушчатых плеч Моники Витти в "Красной пустыне", то Лив Ульман. Он считал, что Лариса вообще очень на нее похожа.

Она могла купаться тогда, когда другие поеживались на берегу в шерстяных свитерах, легко бороздя своим сильным телом холодную воду. "Ну, Ларка, ты даешь!" - таращила я на нее глаза... И снова вспоминала легкость, с какой она таскала неподъемные сумки или умела по-деревенски проворно выскрести добела дощатый пол в избе. В ее доме пахло чистотой и пирогами, а то и жареными гусями - "гусиками", как их любовно называла Лариса, всегда любившая выпить и закусить...

Казалось, что именно Лариса гарантировала ту самую защищенность, которой, видимо, так не хватало нервному; рефлексирующему Тарковскому. Как глубоко я понимаю его, потому что на себе испытала ее притягательную силу, тоже замешенную на уверенности, что ею все будет сделано и организовано каким-то наилучшим, доступным только ей одной способом" (О. Суркова).

Но так оно всегда и было: любовь ее к мужу была не словесно-сентиментальной, а деятельной. Она варила, жарила, стирала, она устраивала подпольные просмотры запрещенных картин мужа влиятельными культурными персонами, вела финансовую политику семьи, была его личным секретарем, да и вообще он передал ей почти все свои организационные дела, за исключением тех, что непосредственно были связаны с творческим процессом.

Но главное - всюду, где ни оказывался Тарковский, она немедленно и почти чудесным образом создавала атмосферу дома, и притом того образа Дома, который был дорог именно Тарковскому. Она в этом смысле творила.

Есть красноречивый рассказ той же О. Сурковой о римской квартире Тарковских 1983 года, в пору завершения работ по фильму "Ностальгия".

"Для Тарковского всегда важен дом, куда он возвращается после работы. Когда я поднялась в его римскую квартиру, расположенную на последнем этаже старого дома XV века, то почти не смогла сдержать удовлетворенной улыбки. Все было как прежде, как полагалось быть в его доме. Кажется, попади я в эту квартиру случайно, я непременно догадалась бы, кто ее хозяева, - такими привычными и знакомыми были все интерьеры, предметы, запахи, которые удивительным образом немедленно поселялись там, где хотя бы ненадолго останавливался Тарковский, не говоря уже о его постоянной квартире в Москве. На высветленных белым цветом интерьерах стен особенно контрастны очертания любимых Тарковским силуэтов старой, темной деревянной мебели. Пространственные плоскости также заполняются предметами, образующими бесконечные натюрморты, не раз запечатленными режиссером на пленке и периодически перевоссоздаваемыми им самим и его женой в их реальном доме. Здесь в гостиной цветы в больших прозрачных сосудах простого стекла, большие корзины фруктов, по стенам фотографии, репродукции любимых картин и литографии, на полках среди книг и на подоконниках как будто случайные старинные вещицы - но на самом деле Тарковский ценит в предметах то, что несет на себе, как говорят японцы, знак "патины", то есть следы существования вещи во времени, зазубрины долгой судьбы...

А на стенах кухни красуются связки чеснока, перца, как их особенно принято продавать на щедрых южных базарах. Так что квартиру снова время от времени наполняют запахи вкусной пищи, которая готовится в доме у Тарковских всегда обстоятельно, изобретательно и с любовью - творчески, - с тем особым значением, которое издавна придавали "трапезе" наши деды и прадеды. Это уже вотчина жены Тарковского Ларисы Павловны, которая умудряется с поражающей неутомимостью вновь и вновь окружать своего мужа всем тем, что ему привычно и дорого, чему он придает особое бытийст-венное значение. Крепость домашних стен мгновенно возводится ею там, где даже на самое короткое время останавливается Тарковский в своих производственных передвижениях, будь то гостиница, случайная деревенская изба или арендуемый этаж в таллинском предместье.

Теперь камин, который так любит разжигать Тарковский в своем деревенском доме, засветился в Риме. И, сидя у этого камина, я уже нисколько не удивилась тому, что Тарковский теперь почему-то снимает свой фильм в далекой Италии. Просто это оказался еще один кусочек мира, охваченный магнитным полем Андрея Тарковского".

Библиотека » Жертвоприношение Андрея Тарковского