Стево Жигон. "Монолог о театре". Сокрытие любви

Чехов умел личности, на первый взгляд, такие разные, показать весьма похожими. Дорн и Сорин, на первый взгляд, имеют совершенно разные судьбы, но в сущности так трагически схожи. Даже их фамилии, пусть мелодически, созвучны, разве что Дорн звучит жестко и твердо, а Сорин имеет призвук бессилия. Аркадина и Тригорин - оба знаменитые и признанные люди искусства. Между тем Аркадина очарована своей славой, а Тригорин сознает, насколько слава преходяща. Таких противоречивых параллелей в пьесе много, особенно когда речь идет о любовных отношениях. И Маша, и ее мать несчастны в любви. Но мать за эту несчастную любовь хватается, как за соломинку, а Маша хочет ее "вырвать из сердца".

"Чайка" - трагикомическая история о человеческом желании творить. Но в той же мере это - трагикомическая любовная неразбериха. Естественно, что Нина и Треплев любят- может быть, это единственная благородная молодая пара на берегу озера. Любовь Тригорина и Аркадиной, знаменитого писателя и знаменитой актрисы - тоже ситуация, вполне обычная. Намного тяжелее вытащить из чеховских тонких намеков трагическую любовь Сорина к Нине. Режиссеры часто не замечают таких "скрытых отношений". Любовь Сорина к Нине, на первый взгляд, выглядит, как симпатичное стариковское кокетство. Если же о ней размышлять глубже, она как раз то главное, что отличает Сорина, а драме придает, вероятно, самую большую боль. Она уже давно - то главное, что владеет Сориным, может быть, главная, подсознательная причина его призывов к излечению, которые так нервируют Дорна. Режиссер должен выделять любой, пусть даже самый маленький чеховский намек на эту любовь. Чехов хитрый, он умышленно укрывает и окутывает туманом зачастую самые важные детали. Любовь Сорина к Нине - типичный пример. Что осталось бы от Сорина, если бы в первом действии не было его отчаянного возгласа: "Останьтесь! Останьтесь на один час..." И это в ситуации, когда всем ясно, что Нина должна как можно раньше вернуться домой. Что осталось бы от Сорина, если бы во втором действии нашего спектакля Нина привезла его на сцену в коляске, а не он ее, возбужденно восклицая: "Как она сегодня хороша, не правда ли?!" Что осталось бы от Сорина, если бы реплику в четвертом действии: "Прелестная была девушка. Действительный статский советник Сорин был даже в нее влюблен некоторое время" - он не воспринял бы как свою, вероятно, самую главную реплику, напрасно пытаясь завуалировать смысл тем, что произносил ее как доклад какому-то начальнику. Всем ясно, что это печальный доклад о всей его неудавшийся жизни.

Любовь Сорина к Нине может быть примером чеховского мастерства, его умения умышленно скрывать красоту и глубину, я бы сказал, банальных отношений между своими "обычными людьми". Именно этим сокрытием он делает их потрясающими. Эта любовь Сорина, так искусно упрятанная в пустоту обычных событий и мало-значительных реплик-типичный пример чеховской поэтики. То, что всякому ясно, он намеренно выставляет, как на продажу, а то, что неожиданно, прячет, как зеленщики прячут свое богатство. Любовь Тригорина и Аркадиной настолько логична и ожидаема, что ее любой другой писатель лишь слегка обозначил бы, веря, что тем самым избежит вульгарности. Чехов выделяет именно эту "вульгарную" любовь, а ту, настоящую, глубокую, трагичную, отчаянную, до боли искреннюю, "неприличную любовь" Сорина он прячет и играет в прятки с читателем, а еще больше с режиссером, и актерами. Эта смешная, безответная, беспомощная и страстная любовь Сорина- чистое золото среди всех других драгоценных металлов, кроющихся в породе. И как нужно перевернуть тысячи тонн породы, чтобы найти крупицу золота, так и, на первый взгляд, Сизифов труд искать в тексте "Чайки" это глубокое море любви одного старика.

На примере этой любви Сорина ловко высмеиваются усилия некоторых отличных писателей, которые хотят любой ценой найти выразительные события, с как можно большим количеством интриг, столкновений, ошибочных выводов или трагических недоразумений, циничных побед или смешных поражений своих исключительных, типичных и особенных героев.

В драме, конечно, есть и нежданная любовь Тригорина к Нине, такая понятная и самим Чеховым так подробно объясненная. Она кажется знаменитому писателю откровением любви. В драме есть любовь Дорна и Полины, тоже очень похожая на многие другие, рождающиеся на некой утоптанной дороге бытия. После стольких романтических, опьяняющих, возбуждающих обольщений и приключений, после столь многократно испытанного наслаждения и упоения красотой женского тела, наслаждения свободой своих мужских, всегда осуществимых и победоносно осуществляемых желаний, у доктора Дорна снова есть осуществленное желание, с тем лишь различием, что оно для него больше не победоносное. А все условия налицо: Полина все еще красивая женщина и любит его, распаленная тем диким необузданным желанием красивой женщины, осознающей, что ее жизнь прошла без нежности, на которую ее красота имела право. И Дорн все это знает, знает, что у него опять самая красивая зрелая женщина в округе, знает, что должен этим гордиться, должен быть нежным, должен ее обожать, как столько раз в жизни обожал, но он все-таки пытается скрыть от людей эту свою, вероятно, последнюю донжуанскую победу. Как раз это его сокрытие наводит на мысль, что все его любовные эйфории были такими же напрасными, как и эта последняя. Отношения Дорна и Полины - это не легкое увлечение старого закоренелого холостяка, но, как он бы сказал, грустное открытие, что все его любовные истории были плодом обычной мужской уверенности, что лучше женщин ничего на свете нет. Конечно, это правда, но правда и то, что этой уверенности не достаточно для настоящей любви. Нет любви без страданий. Любовь без страданий зовется самовлюбленностью. Глядя на Полину, он с удивлением открывает, что, несмотря на все пережитое, он вообще не знает, что такое - любить женщину.

То, что происходит у доктора Дорна с Полиной, происходит и у Аркадиной с Тригориным. Чехов и здесь безжалостен. Он заставляет Тригорина сказать прямо в лицо своей признанной в обществе любовнице, от которой никуда не деться, что первый раз в жизни любит, когда та его упрекнет за его "флирт" с Ниной. Он просит понять его, войти в его положение, заклинает ее "отпустить" его, так как им "овладели дивные, сладкие мечты". То, что доктор Дорн постепенно начинает понимать, Аркадина понимает в одно мгновенье: она понимает, что Тригорин никогда ее не любил. Между тем, зная, насколько связь с Тригориным важна для нее и для ее положения в обществе, как и то, сколько раз уже Тригорин оказывался неспособным сохранить в сердце это свое "открытие любви", она прибегает к старому опробованному средству: бьет в его самую слабую точку. В его зависимость от ее тела, перед которой Тригорин, и она это хорошо знает; не может устоять. Уже испробованными средствами она пробуждает в нем чисто сексуальный инстинкт, и он, все еще автоматически повторяя: "Отпусти меня", хватает ее в объятия, в безумии ища место для этого задуманного и неизбежного акта, и находит его за косогором. Публика слышит их страстные крики наслаждения, их задыхающиеся от любви голоса. Когда все кончается, настает краткий миг тишины, вдруг слышатся голоса птиц, как будто до сих пор притаившихся, глядя на это людское неистовство. Потом из-за косогора появляется дым сигареты, которую "пост коитум" закуривает Аркадина. И в конце Тригорин, уходя, униженно говорит: "У меня нет своей воли". Аркадина опять победила. Но это не так. Она, наконец, понимает, что все ее победы были пирровыми. Вдруг понимает, что никогда не была любима, что состарилась, вспоминает, как долго себя обманывала. Понимает, что ее власть над Тригориным мнимая настолько же, как и эта последняя "победа" над ним.

Обычно режиссеры и актеры совершают ошибку, показывая эту сцену как настоящую победу Аркадиной, попадают в коварную чеховскую западню. Торжествуя победу Аркадиной, они фальсифицируют великого писателя, так как пытаются доказать, что Чехов хотел подчеркнуть, что жизнь банальна, что "все мы одинаковы", что любовь не что иное, как обычный инстинкт. Доказывают, что он хотел представить человека во всей его бессмысленности и отчаянии. Они хотят доказать, что Чехов - свидетельство абсурдности поисков смысла человеческой жизни.

У Чехова между тем нет ни одной сцены, где бы он не посмеялся над абсурдностью человеческих заблуждений, однако при этом он сочувствует трагедии состарившейся талантливой актрисы и ее способности любить. Ибо снова будет большой ошибкой попасть в западню писателя и показать всю сцену так, что у публики появится ощущение, будто Аркадина по-настоящему не любила и будто Тригорин нужен ей всего лишь как статусный символ престижа.

Абсурдность людских отношений, отражающаяся в персонажах чеховских драм, это не абсурдность, проповедуемая писателями, желающими показать бессмысленность бытия. У них бы Аркадина сказала: "Какое мне дело, все равно все ложь, да и я его не любила..." У Чехова она поняла, что любила напрасно, и именно это делает ее пиррову победу настоящей победой. Не потому, что заставила Тригорина остаться с ней, а потому, что поняла, что Тригорин больше и не может, и не должен ее любить. У Чехова она свое падение на самое дно любовного унижения на самом деле превращает в победу. Эта победа состоит в том, что ей больше не важно, чтобы Тригорин ее любил, ей важно только то, что она любит Тригорина.

Чеховский текст очень трудно перевести в сценическое действие. Речь идет о таких неприметных различиях в толковании, что человек может спросить, а стоит ли заниматься такими мелочами? А ведь именно в этих нюансах, в их неприметных хитросплетениях и скрыта истинная поэтика, сам смысл переворота, который на театральной сцене МХАТа в декабре 1898 года произвел А. П. Чехов. Не следует забывать, что перед этим та же самая "Чайка" на императорской сцене Александринки в Петербурге потерпела невиданное фиаско.

Переворот, таким образом, произвел не только Чехов, но и Станиславский вместе с Немировичем-Данченко и с их актерами и актрисами. Может быть, одно из основных значений этого переворота как раз в том и состоит, что он помог нам понять: без актера и режиссера нет никаких переворотов в театре. Чехов написал пьесы, которые дали актерам возможность вместе и во главе с режиссером "взять всё в свои руки".

Библиотека » Стево Жигон. "Монолог о театре"