Стево Жигон. "Монолог о театре". Бетонная плита

"Гамлет" замышлялся как некий вид исследовательского труда еще при жизни Бояна Ступицы для малой сцены Югославского драмтеатра (теперь театра "Боян Ступица"). Только когда спектакль начал вырисовываться и когда стало ясно, что сценографию, задуманную мной, невозможно осуществить на малой сцене, мы перешли на большую сцену. (Кстати, этот случай не был единственным в моей работе - и "Гамлет", и "Пигмалион", и "На распутье" начинались на малой сцене и завершались на большой, где выдержали сто и более реприз.)

Действительно, многое происходило из-за сценографии. Наблюдая однажды, как подъемный кран на строительстве поднимает бетонную плиту и как с этой плиты скатываются камешки, ударяясь друг о друга, я подумал, какую эффектную картину представила бы на сцене гигантская плита, с которой бы от ее движения скатывались вместо камешков трупы. Естественно, напрашивалось, что этим спектаклем с множеством мертвых в конце будет "Гамлет". (Конечно, все это не так просто. Все-таки нужно было носить в себе тему ничтожности, чтобы в этих камушках увидеть трупы. Нужно было носить в своих мыслях свой Эльсинор, чтобы бетонная плита предстала в виде подъемного моста средневековых крепостей.)

Это видение оказалось очень продуктивным. В конечной своей реализации прикрепленная на четырех железных тросах плита могла быть и небом и потолком, а если ее спустить вниз - и полом и террасой, пространство под ней - гробницей, откосом, а поднятая вертикально - превращалась в стену-занавес, который закрывал портал сцены, замуровывая свою тайну. Эта универсальная подвижная плита (7 на 5 метров) иногда обладала свойствами живого существа, некой силы вне воли человека, некой судьбоносной машины и наводила на мысль о том, что человечество, рано или поздно, станет узником своих собственных механизмов. Мысль, которая уже давно по-оруэлловски ужасает нас.

Этот ее смысл нашел свое выражение в сцене после ухода Гамлета к королеве-матери, где присутствует только одна плита, сбрасывающая с себя девять массивных стульев, на которых сидели король и его приближенные и смотрели сцену "Мышеловки". Сначала плита немного поднялась, потом наклонилась в сторону зала, так что многие зрители в первых рядах испугались, что стулья соскользнут на них, потом "передумала" и, поднимаясь, наклонилась таким образом, что стулья с высоты двух-трех метров с грубым треском попадали вглубь сцены. В этой сцене без актеров плита, как какой-то робот, делающий свое дело независимо от воли человека, регулярно вызывала аплодисменты при поднятом занавесе. Так я стал сторонником идеи, что сценография не только заданное обстоятельство. На пространстве сцены она может быть самостоятельным участником, способным играть и общаться. Я понял, что сценография не только декорация, не только амбиент, но и активный участник сценического действа, не только знак определенной эпохи, определенной эстетики, стиля или рекомендации автора текста. Такое видение сценографии приблизило меня к пониманию, что драматический спектакль формируется не только режиссурой актерской игры, но и режиссурой сценографии, которая тоже участвует в сценическом действе. Из этого понимания родилось стремление никогда не рассматривать сценографию в качестве среды обитания драматического действия.

Библиотека » Стево Жигон. "Монолог о театре"