Стево Жигон. "Монолог о театре". Грустные аплодисменты при поднятом занавесе

19 ноября 1963 года в постановке Боры Драшковича в Югославском драмтеатре состоялась премьера пьесы Ж. П. Сартра "Грязные руки". Насколько я помню, это был один из лучших спектаклей на современный актуальный текст. В отличной команде лучшим, конечно, был Михайло Янкетич, для которого, если я не ошибаюсь, это была его первая большая и многоплановая роль.

В этом спектакле я играл роль Принца: всего одна сцена, в которой главными были Люба Тадич (Одерер) и я, мы договариваемся, как встретить в Румынии наступающую Красную Армию. Присутствовали еще трое актеров. Помню, на первой же репетиции я заметил, что режиссер не уверен в постановке мизансцен, и я сел на диван, повернутый спинкой к публике и стоящий слева, у самой рампы, и так и остался сидеть до окончания сцены. Время от времени, оставаясь спиной к публике, я шевелил правой рукой, которая свешивалась с дивана, и поворачивал голову влево к Одереру, так что публика видела лишь мой профиль. После диалога, длившегося минут десять, я встал и вышел из помещения в сопровождении охраны, не удостоив, так сказать, публику лицезреть мой анфас. Еще и двери не успели за нами закрыться, а из зрительного зала раздались оглушительные аплодисменты, каких, пожалуй, я не припомню при поднятом занавесе. Уже на репетициях я знал, что неплохо играю этот эпизод, и все-таки эти аплодисменты меня удивили и очень обрадовали. И в то же время заставили задуматься.

Некоторые коллеги, известные своей беспристрастной осведомленностью, сразу же после премьеры пустили в оборот фразу "Я всегда говорил, что он, действительно, гений эпизода".

Но не из-за этого я пишу о своем Принце. Еще когда раздавали роли, я был уверен, что мне достанется роль Иго, молодого революционера, так сказать, новичка в революционной борьбе. Сейчас мне просто трудно себе представить, как я мог быть настолько субъективен, как мало знал о себе, чтобы так искренне в свои сорок лет поверить, что эту роль по-настоящему мог сыграть только я. Речь не идет о нарциссизме. Речь идет о довольно грустной ситуации, в которую попадает рано или поздно каждый актер, имевший счастье сыграть множество людей храбрых, одаренных, мечтательных, гениальных, чувственных, короче - исключительных молодых людей. О ситуации, когда ты проспал тот день, ту ночь, когда эти юноши покидают тебя, и ты превращаешься в зрелого мужчину, который не только не может больше играть всех этих юношей, а просто не имеет больше права их играть. С1950до1966 года, то есть с 22 до 40 лет я играл Мелузова и Гемона, Ипполита, Тятина и Мерчбанкса, Дон Ера, Фокланда, Робеспьера, который был молодым человеком, Доранта и Франца фон Герлаха, Яго на Ловриенце, не говоря уже о ролях молодых людей на телевидении и в кино...

Вероятно, я уверовал, что никогда не изменюсь, что останусь вечно молодым, буйным, меланхоличным, поэтически ранимым, фанатичным, наивным, с кровоточащей совестью и бунтовщиком без причины. Поэтому решение передать роль Иго другому актеру застало меня врасплох.

Я при этом и не заметил, что в последние несколько лет уже сыграл и Незеласова, и Лионелло в "Лукреции", Бекингема, Звонцова, Тоанта, Ричарда Роуэна, Дон Кихота, Чембелейна в "Коктейле", да и Иванова - людей зрелых, сформировавшихся, самостоятельных, усталых и покорившихся судьбе. Я играл их, но сам себя чувствовал Мерч-банксом или Францем фон Герлахом. Во мне говорил не болезненно амбициозный человек, но избалованный и убежденный в своих правах актер, сыгравший слишком много прекрасных ролей, главным отличием которых была озаренная чудесными снами молодость. Может быть, именно упомянутые аплодисменты после выхода Принца меня в некотором смысле разбудили. И хотя подобное пробуждение необходимо каждому человеку, а актеру тем более, оно бывает болезненным и не доставляет удовольствия, оно как раз так болезненно, что вы можете с успехом его использовать, когда будете работать над ролями, которые вас ждут. Престарелый Эдвард Чембелейн из "Коктейля" или самоубийца Иванов, например.

Библиотека » Стево Жигон. "Монолог о театре"