Стево Жигон. "Монолог о театре". "Платонов" (14.09.1982)

Когда осенью 1945-го я поступил в люблянскую Академию актерского мастерства, то уже на одном из первых занятий мой профессор, великий словенский актер Иван Левар, сказал мне, чтобы я, когда стану актером, никогда не позволял какому-нибудь самоуверенному "режиссеришке" заставлять меня, особенно если я играю главную роль, выйти на сцену сбоку, из кулисы. Обязательно из глубины сцены прямо на публику. Это я хорошо запомнил и всегда заботился о том, как мне ставят мои выход и уход со сцены, а когда сам стал режиссером, я всегда заботился о том, чтобы обеспечить главному актеру или актрисе впечатляющий и красноречивый первый выход на сцену.

В "Платонове", первенце А. П. Чехова, с самого начала с правой стороны портала на лужайке я поместил шахматную доску, за которой, сидя на траве, графиня и доктор играли в шахматы. Они не завершили партию, и поэтому впоследствии многие действующие лица пьесы, а чаще всего сам Платонов, в ходе спектакля задерживались у этой шахматной доски в поисках, вероятно, какого-то хода, который бы черным или белым спас ситуацию. Случилось даже, что именно Платонов в одной из сцен, где он изумленно пятится, наступил на шахматную доску, повалил фигуры и после этого под общее негодование снова реконструировал позицию.

Когда графиня и доктор прерывают партию, на сцене много действующих лиц. Стоит душный летний день, все ждут Платонова, чтобы идти наверх в дом обедать, а точнее - ужинать. Кто-то лениво качается на качелях, граф пишет портрет своей соседки, короче, каждый потихоньку утопает в приятном оцепенении теплого солнечного полудня. В этой их летаргии только один слуга пытается научиться кататься на велосипеде, при этом он то исчезает со сцены, то возвращается, то падает... В этой сонной тишине на садовой веранде двухметровой высоты тихо появляется Платонов со своей хорошенькой женой, затыкает ей рукой рот, когда она хочет громко поприветствовать дремлющих гостей, и, облокотившись о барочную каменную балюстраду, наблюдает эту картину напрасной траты времени. Ему приходит в голову вырвать их из сонного царства известным Пушкинским: "Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит..." Эти стихи, которых у Чехова нет, будят всех присутствующих, они в конце аплодируют, начинают здороваться друг с другом, и таким образом я ввожу Платонова и его жену в действие. Когда я задумывал вложить ему в уста эти грустные стихи, которые напоминают размышления человека, склонного к самоубийству, я не знал еще, что действительно закончу пьесу попыткой самоубийства Платонова.

У Чехова, еще весьма неопытного драматурга, когда он писал "Платонова", в конце пьесы одна из жертв его любовной ненасытности стреляет в него из револьвера и убивает его. Мне показалось, что сцена, в которой девушка гоняется за мужчиной по огромной сцене с револьвером, будет выглядеть смешной, и я решил, что Платонов сам покончит с собой.

Он подносит садовую скамейку к ближайшему дереву, закрепляет на ветке петлю, становится на скамейку и, накидывая на шею петлю, замечает недоигранную партию. Можно предположить, что он, наконец, нашел решение, которое так долго искал. Платонов освобождается от петли, слезает со скамейки, становится у шахматной доски на колени, совершенно забыв о самоубийстве, делает спасительный ход - и в тот самый момент слышится выстрел. Он, падая замертво, взмахом руки разбрасывает фигуры во все стороны. После выстрела с разных сторон появляются все участники, становятся кто ближе, кто дальше. Жена с отчаянным криком кладет его голову себе на колени, и тут звучит русский мужской хор, сильный, как смерть, и грустный, как жизнь. Пока хор поет, жена плачет, гости графини неподвижно наблюдают случившееся, а на заднем плане слуга весело пересекает сцену на велосипеде. Кто-то убит, а кто-то научился кататься на велосипеде.

У меня этот выстрел был оправданным: по ходу действия Платонов так или иначе оскорбил или ранил, или даже унизил чуть ли не всех действующих лиц драмы. Можно было представить, что любой, кроме жены и графини, которая влюблена в него, имел основание его убить. Хотя и оправдание всегда необходимо для любого сценического действия, желательнее, чтобы, кроме оправдания, действие получало смысл метафоры богатством ассоциаций и эмоций, вызванных им.

Сценическое действие, таким образом, является не только средством превращения написанного в события, но и одним из самых сильных способов обогащения текста актерской игрой и режиссурой, чтобы в нем открылся тайный смысл. Короче, превращения того, что осталось в сознании читателя после чтения, в новое, неожиданное, привлекательное действие. В хорошем тексте такие возможности обогащения неисчерпаемы. И их выбор определяет главным образом режиссерскую и актерскую способность художественного видения. Богатый выбор действия также всегда подтверждает высокую ценность текста: чем текст незначительнее, тем беднее выбор.

Библиотека » Стево Жигон. "Монолог о театре"