Золотая коллекция русского кино Смотрите сегодня: "31 июня"

Всеволод Санаев. Творческая биография

Если артист снимается в кино тридцать лет и сыграл около сорока ролей - то не нужно быть особо ревностным любителем и знатоком кино, чтобы хоть раз да его увидеть.

Всеволод Санаев. Это имя знакомо, давно принято и прочно связано с кинематографом. Но было бы прегрешением против истины назвать Всеволода Санаева "издавна популярным актером": слава не стоит у него за плечами, она - теперешняя. В прошлых своих ролях - как правило, небольших - он не терялся, был виден, зрители успевали запомнить его лицо. А вот роли забывались быстро (как порой забывались и целые фильмы).

Он должен был нравиться: его отличали обаяние, простота, естественность. Он и нравился. Но влюблена была публика в других. Эти "другие" получили тогда свои роли. Санаев ждал своих двадцать пять лет.

Ждал Всеволод Васильевич терпеливо, верно, преданно, выполняя любую работу, которую ему в кино предлагали. Любовь его к кинематографу казалась непонятной, странной даже близким людям. В. Белокуров, товарищ по сцене, пишет, как удивил мхатовцев уход Санаева из театра. Наверное, только у самого артиста было ощущение, правильнее сказать - предчувствие, своей необходимости в кинематографе. Он не удивлялся этому чувству в себе, которое захватило так сильно. Санаев и сейчас рассказывает о своем уходе из театра просто и убедительно.

- Оставить МХАТ, друзей, сцену дело, конечно, нелегкое. Но, я думаю, в каждом человеке должно быть сознание - может, это называется призванием, - что в какой-то определенной области жизни он необходим.

Санаев был полезен в кино сразу. У него есть то, что называется в музыке абсолютный слух. Он никогда не фальшивит. Зная эту чистоту и верность "тона", режиссеры часто ищут в нем "спасителя схематично написанных ролей", - говорит Белокуров. Но служил Санаев, как оказалось, будущему кино, в котором должен был работать во всеоружии мастера.

"Абсолютный слух", достоверность - это было и сохранялось, а теперь понадобилась и санаевская основательность, достоинство и доброта, искренность не изменявшего себе человека.

Новые герои Санаева открыли душу живу, собственную душу артиста, тем они и "похожи" на него, тем и интересны. Их пока не так уж много (особое место занимают Сиплый из "Оптимистической трагедии". Гомозов из фильма "Скуки ради"); но каждый образ - пласт жизни. Личность художника. ее нравственный потенциал: способность творить добро и стойкость в борьбе за него - определяют многое в нашем искусстве. Понятен потому интерес к художнику: кто он, каков он.

Семья Всеволода Васильевича Санаева - потомственные тульские оружейники. И он родился быть рабочим, мастеровым. Ремесло шло в руки. Так и начинался путь. Увлечение драмкружком серьезных опасений не вызывало. Возможно, родители как-то мирились и с работой в тульском драматическом театре. Даже из Москвы, куда Санаев уехал учиться, блудного сына ждали домой. Как говорил Всеволод Васильевич в одном из интервью, - родители были против и почти до января не высылали зимнее пальто в надежде, что вернется. Но он не вернулся. В родительском доме Всеволод Васильевич научился твердости решений и ответственности за них.

Много лет спустя Санаев выступит в кино как бы от имени отца - он сыграет Ермолая Воеводина в фильме Василия Шукшина "Ваш сын и брат" (1965). И это не отступление от своего пути и взглядов, это обращение к давней и непреходящей проблеме многих судеб, собственной в том числе.

Четверо сыновей у Воеводина. Живут они по-разному. Двое - Игнат и самый младший, Максим - ушли из дому в город. Отцу это тяжело. Ситуация настолько не новая в искусстве, что накопился уже целый набор ее разрешений. Перечисление возможных вариантов заняло бы немало места и времени, да они и так знакомы: может ли человек оставить свое дело, может ли распорядиться своей судьбой, не подчинить свои желания требованиям более высоким.

Явно не по душе старику жизнь Игната, мучает его, не дает покоя. Ему, сильному, могучему и земному, непонятно, как можно силу обратить в профессию. Игнат - борец, работает в цирковом училище, часто бывает в гастрольных поездках.

Приехал Игнат в родные места, на Катунь, с женой - и словно он не тут родился, словно из другой породы. И жена Игната - как диковинная игрушка, от одежды ее непривычной до имени, Шурупчик.

Все бы, может, и ничего было, но главная обида и непонятность оттого, что на самом деле Игнат-то куда уж более Воеводин - сила в нем большая, сибирская. А силу - Ермолай это от века знает - надо употреблять с разумом, на пользу людям: "...умные люди делом занимаются, вот это лучше. А ты дурака валяешь. И не совестно? Сильный, дак иди вон лес вали, там нуждаются!.. Дед твой был бы жив, он тебе показал бы силу, он бы тебя в узелок завязал с твоей силой-то. Хоть и старик был. У него вот была сила! Так его люди добром вспоминают, не зря прожил! А ты только людей смешишь, ездишь по городам, со своей культурой тела".

Старший Воеводин беспокоится и за Максима: "Тот дурак молодой, тоже... а ты его подучиваешь, как ему скорей квартиру с сортиром получить. Умник". Все тот же разговор, все тот же - наверно, давний - спор. Но не о том он все-таки идет у Воеводиных, куда уходят молодые, а зачем уходят.

И здесь видим уважительное отношение к силе, уверенность в доброте ее и надобности людям. Степану, другому своему сыну, попавшему в тюрьму за драку, он о том же говорит: "Ты, Степка, понял теперь? Не лезь с кулаками, куда не надо, зря".

Ермолай Воеводин не обдумывает свою правоту, не беспокоится о ней, она живет в нем сама, уверенно и достойно. Санаев не изменяет своей убежденности в том, что человек должен быть там, где он необходим.

Мы еще не раз вернемся к санаевскому пониманию ответственности, поскольку оно определяет его человеческую, художническую сущность.

До 1960 года Санаев снимался в кино ничуть не меньше, чем сейчас. Редкий год не было у него роли, часто бывало и по нескольку ролей. О Всеволоде Васильевиче писали, критики отмечали исполнение им роли рабочего Емельянова в фильме С. Юткевича "Рассказы о Ленине", роли отца поэта в фильме "Песнь о Кольцове"... В1958 году Всеволоду Санаеву было присвоено звание заслуженного артиста РСФСР. Но так складывалась его актерская судьба, что настоящее, полное зрительское признание к Санаеву пришло почти через четверть века от начала карьеры. А через тридцать лет, в 1964 году, ему было присвоено звание народного артиста РСФСР.

Может, и забыли многие фильм Л. Арнштама "Пять дней - пять ночей" (1960) - о спасении советскими солдатами картин Дрезденской галереи. Но достаточно двух-трех слов о старшине Козлове - о почетном карауле, например, который он поставил у "Сикстинской мадонны", - и Санаев вспоминается сразу, улыбки на лицах, а кто и загрустит. Погиб Ефим Козлов, как многие хорошие люди на войне.

Уже с самого начала - не прошло и пяти минут от того, как погас свет в зале и открылась судьба Ефима Козлова,- стало ясно, что это случится, и случится обязательно при спасении картин. Но Козлов был так спокоен, так радовался новому знанию своему, и воина окончилась уже совсем - прошел день девятого мая, - что, казалось, может, и обойдется, может, кончится все хорошо и не будет этой смерти. Тогда, вначале, капитан Леонов сказал: "Послушай, Ефим, да если ты хоть одну из этих картин, что хранились здесь, от гибели убережешь, можешь считать свою жизнь оправданной... Понятно?" Бессердечные слова. Нужна была санаевская убедительность, чтобы ответ Ефима снял эту лобовую и бестактную сентенцию. "Понятно... Только я думаю, товарищ капитан, что моя жизнь и без картинок оправданная", - Санаев произносит это с достоинством абсолютным, без позы, твердо.

Всеволод Васильевич говорит, что он не знает музыки и нет у него "специальной" любви к ней. Но та музыка, которая проникает в его сердце, затрагивает сильно и отзывается истинной радостью или болью. Вот эту способность к восприятию великого искусства передал артист старшине Козлову. Но, как подлинный художник, он не навязал персонажу свои человеческие привычки, а нашел ему его собственные. С крестьянской и солдатской степенностью отнесся Ефим к дрезденским полотнам, увидел в них самое для себя главное, принял это глубоко и до боли конкретно, живо: "Смотрю, вроде такая ж горемыка, как жинка моя... босая и малый на руках... Моих-то на казнь, поди, тоже босиком гнали..." Добрым человеком понято все.

Добрая воля самоценна - это испокон веку известно. Жизнь, правда, не становится проще для человека, не облегчается, но у него прибавляется сознание нужности своей людям. Об этом мечтает Санаев, это утверждает в своих героях.

Еще не закончилась работа над "Оптимистической трагедией" (1963), когда режиссер В. Азаров пригласил актера на новую роль - майора Сазонова в фильме "Это случилось в милиции".

Сазонов - человек, близкий Санаеву, он как бы сродни Ефиму Козлову. Но только что был Сиплый, страшный, чудовищный тип. Доброе лицо артиста, обаятельная улыбка, мягкость не были спрятаны здесь под грим - они как раз и делали фигуру зловещей, еще более отвратительной. Мерзость этого отребья человеческого выявляла себя с предельной наглядностью. И вот такую шкуру должен был сбросить с себя артист. От Сиплого он возвращался к себе, отдыхал душой. Может быть, майор Сазонов больше всех санаевских героев похож на него самого.

В этой роли Санаев запрятал улыбку - редко где она промелькнет, уж, во всяком случае, не на службе. В отделении милиции Сазонов - "сухарь". Слова произносит только необходимые, и ровно столько, сколько нужно, лишнего сделать сотрудников не попросит, а на том, что необходимо, настоит. Работой он занят всегда, к этому привыкли, так же как привыкли подшучивать над замкнутым майором.

Сазонов в самом тесном, самом близком общении с судьбами людей: он помогает им найти друг друга. На этот раз он выполняет просьбу молодого солдата Федора Кравченко найти отца - еще одна история войны.

Сколько их прошло перед ним, более того, через него - могла бы выработаться привычка. Но он сумел сохранить ощущение единственности каждой, один отец у Федора Кравченко (правда, может быть, и не Федором звали раньше солдата, может быть, и не Кравченко; так оно и оказалось), и его одного нужно найти. Плачут женщины-сотрудницы, волнуется фотограф, снимающий встречу отца и сына, плачут в конце фильма зрители, а Сазонов убирает в сейф папку с бумагами. Поиски завершились успешно.

Бумаги, бумаги, бланки запросов, почтовые карточки... Сазоновым заполнены сотни их, даже больше. А за все годы работы и не посчитать. Да и не считал никто. Иногда и благодарность получал не он, а такие, как капитан Серебровский (он же и злословит больше всех). Кстати, этот капитан Серебровский весьма легко и охотно пользуется заслугами Сазонова. Ребят-дружинников он лихо обучает подвигам: "Да ты не робей! Отработаешь самбо, тогда тебе никакой хулиган не страшен. Я сам на Пороховых Королева брал, бандита одного, у него два пистолета было!" А Королева на Пороховых в сорок шестом Сазонов поймал. И к семейной фотографии Зубаревых (настоящая фамилия Федора Кравченко) Серебровский очень спокойно пристроился (ведь ходил несколько раз вероятных очевидцев опрашивать). Впрочем, Сазонову это не так уж важно, он не завидует. Ему только уходить не хочется, а пора, говорят, на пенсию.

У Сазонова есть соседи - милая заботливая женщина Зинаида Гавриловна и ее сын Митя. И поскольку Митя совсем маленький, Николаю Васильевичу не стыдно быть с ним открытым: добрым-добрым. Митя почти уверен, что был бы у дяди Коли сын жив, сейчас он тоже в милиции бы служил.

- Не обязательно.

- А я б хотел.

- Вырастешь - расхочется.

- А почему расхочется ?

- Нервы надо иметь, дряни всякой насмотришься... "Вырастешь - расхочется". И в жизни Санаев очень четко и твердо стоит на том, что для профессии надо вырасти, обрести особые нервы, знать, что выбираешь. Собственное его служение своему делу дает ему право не только утверждать это, но и требовать.

- Я абсолютно уверен, - говорит Санаев, - что теперь, когда актеров у нас много - вы посчитайте, сколько каждый год бывает одних только выпускников театральных институтов, студий, ВГИКа! - мало уже заметить в человеке способность к лицедейству, надо увидеть его фанатизм, если хотите. Только такой человек должен работать сегодня в искусстве.

Сейчас на экраны выходит фильм "Скуки ради", в котором Санаев играет Тимофея Петровича Гомозова. На полустанке, далеком ото всего мира и где людей, включая ребенка, восемь человек, жила Арина. Жила и ничего не ждала от жизни. Тимофей Петрович пришел ласковый, первый за всю жизнь расспросил: кто да откуда. Ни у кого из нас разговор Гомозова с Ариной не вызывает опасений. Может, и повезло одинокой. Глядишь, и сложится судьба. Ладный мужик Тимофей Петрович, но тоже - один. Смотрит Гомозов открыто, улыбается. Вошел он к Арине на кухню, не таясь, рубашки попросил пошить. Потом к себе позвал, чтобы расплатиться и чайку попить. Но тут уж новая, настораживающая интонация: "Поговорим, - говорит, - скуки ради". А она пошла - засветившись вся. Пошла к гибели своей.

Утро. Арина стоит у кровати, тихонечко будит. Ей пора к барыне, к барчуку, к плите и уборке... Хочет только еще раз голос услышать. Гомозов просыпается постепенно, как бы по порядку - вот глаз открыл, повернулся, увидел, вспомнил, улыбается опять. Сказал сонно, что ей захватить с собой подшить, поштопать, да еще чтоб ни-ни, чтоб никто не узнал, как она здесь была. Снова заснул, но опять открыл глаз, еще один раз глянул - чтобы чуть-чуть удивиться: "ну и уродливая ты с лица".

Хоть бы тень раздражения в Тимофее Петровиче - ведь помешала ему Арина, разбудила. Нет, ничего нет. Выйдет он потом, как всегда, погреться на солнышко, сядет, тоже привычно, на ящик у стены, поведет разговор с солдатом и "птичьим губернатором": примирять их будет, без споров согласится в который уже раз подежурить вместо солдата; все идет как надо - скучно, но нормально.

Безмятежность, которая сейчас в воздухе, тишина - это, кажется, от него, от санаевского Гомозова, от его душевного спокойствия, невозмутимости. Волнует Гомозова - Санаева одно: не нарушили бы его жизни нежелательным вниманием, разговорами о ней, пересудами. Только это и страшит.

Когда о любви все-таки узнали, то решили посмеяться. Барин велел незаметно запереть их в погребе, а потом выпустить и вдоволь потешиться. Так и устроили.

Гомозов метнулся было по погребу - вот рванулся, - но нет, остановил себя; избил бы Арину - вот замахнулся, - но нет, не до того. Теперь важнее сообразить, как быть, как выпутаться. И когда дверь "торжественно" открыли, когда слышны уже были балалайка и улюлюканье, - Гомозов выдвинул вперед Арину. "Потеха" довершится его рассказом, как Арина Тимофея совращала.

Жестокость. Она живет в Гомозове незаметно для других, стороннему глазу не открывается. Безразличие удобно - может показаться и мягкостью, сойти за покладистость. Санаев играет просто, неторопливо, не спешит сразу обнаружить, что никакое это не душевное спокойствие, а неспособность души на беспокойство или даже вовсе отсутствие души. Не обнаружили бы любви Арины к Гомозову - и не предал бы он ее. Ничего бы на этот раз не случилось. "На этот раз" - вот что Санаев играет точно. Был бы другой. Не избежать Гомозову предательства. Психология приспособленца и труса - это тип такой. Его вывернул Санаев наружу и показал откровенным до безобразия.

Прошло время. Живет Гомозов - сам стирает и сушит три рубахи, пошитые Ариной за тридцать копеек. Тридцать сребреников - может, и слишком прямое напоминание, слишком в лоб, но бьет ветер рубахи у погреба, где повесилась Арина, и никак не идут из памяти. А Гомозов живет.

Всеволод Васильевич неохотно говорит об этой своей роли, оно и понятно: Гомозов ему противен. Правда, дело не только в этом: Санаев вообще неразговорчив, когда речь идет о нем самом. Больше любит говорить о других. Не то чтобы артиста свои успехи не заботили, но такой его талант человеческий: думать о чужих победах без зависти, а вот на беду - отзываться с беспокойством. Можно было бы рассказать о фактах его участия в судьбах людей, товарищей по профессии и совсем посторонних (Санаев - депутат Краснопресненского районного Совета Москвы, любит эту работу, часто помогает людям), но вряд ли он одобрит это. Да и так Санаева видно - он открыт в своих фильмах.

В. Иванова

» Звезды нашего кино