Нурмухан Жантурин. Творческая биография

Нурмухан Жантурин красив. В старину, сказали бы - демонически красив. В разрезе глаз, в обтянутых скулах, прямом носе, тяжелом подбородке угадывается крутой характер, горячий темперамент, сильная натура. Идут годы, актер стареет, но выражение незаурядности ума, недюжиной воли, гордости и достоинства сохраняется, несмотря на прищуренные веки, на усталые складки у губ.

Жантурин уже около двадцати лет в кино. Он никак не может сетовать на невнимательность режиссуры: за эти годы снялся почти в двадцати картинах. Один фильм в год - прекрасная "загрузка", особенно если учесть, что артист интересно и интенсивно работает на сцене Казахского драматического театра. Количественно жаловаться не на что. Но качественно...

Самая первая работа артиста обещала многое. Роль чукчи Туматуге в фильме М. Донского "Алитет уходит в горы" была по-студенчески не вполне зрелая, но по-студенчески яркая. Молодой актер почувствовал, а опытный режиссер помог выявить пластические возможности роли. Сильный, мускулистый парень, чуть увалень, с мягкой повадкой охотника сразу располагал к себе. Простодушие и прямота Туматуге, его наивные переходы от улыбки к горю, пока еще напоминали этюд на тему "дитя гор". Но внешняя выразительность актера была несомненной, были очевидны его стать, темперамент, его умение двигаться, его особая пластика, сочетающая вальяжность и взрывчатость. Увы - эти богатые возможности в последующих работах были использованы лишь на какую-то малую долю.

Нет, Жантурину не пришлось играть кабинетных работников или домоседов. Он отлично скакал верхом (даже дрался в конном бою), фехтовал, без труда нес на руках женщину, вообще не нуждался в дублере-спортсмене. Его природные данные оставались при нем. Но именно оставались. Потому что в нескольких последующих работах пластическая сторона роли оказывалась оторванной от ее психологической основы. Агроном Джоомарт в "Салтанате" мог и не садиться на коня, на трибуне он выглядел ничуть не хуже. Скачка была антуражем, экзотическим дополнением. Для Кодара-мурзы, злодея из средневековой легенды о влюбленных ("Поэма о любви"), - наоборот, конь, поединок, набег, казалось, были естественной формой существования. Но и тут убедительного сплава не рождалось. Разрыв происходил с другого конца: артист жил достоверно и полно, так сказать, физически, во всех проходах, проскоках и поединках. Но его пластика не была эмоционально насыщена, потому что слишком небогатым и поверхностным было духовное "я" персонажа Жантурина.

Роль Кодара в общем-то исчерпывалась амплуа традиционного костюмного негодяя: гордеца, хвастуна, болтающего о чести и достоинстве, но в итоге - подлого убийцы из-за угла. Жантурин играл все это старательно, пылко, эффектно - не более того. Но его молодость и горячность уже в этой роли принесли успех.

Мне вовсе не хочется представить дело так, будто сразу после выпускных экзаменов в Ташкентском театральном институте родился многосторонний и чуткий мастер, а режиссеры (или драматурги) не смогли стать вровень с ним. Нет, в ранних работах Нурмухана Жантурина видны следы ученичества, стихийный темперамент покрывает недостатки техники или просто неглубокую трактовку роли. Но одаренность артиста была очевидна. И именно в эту пору Жантурину не довелось напасть на режиссера, способного развивать- эту одаренность, пестовать ее.

Жантурин в ранних работах нигде не проникал дальше первого плана роли - этого от него и не требовали. Кто? Да прежде всего роли. Они были в две-три краски. Голубая и черная. Две ипостаси Нурмухана Жантурина прочно сложились в эти годы. Голубая - агроном Джоомарт (1955), черная - Кодар-мурза (1954), и еще полнее - студент-медик Керим Саттаров в фильме "Дочь степей" (1955).

Бог мой, каких только низостей не творил этот Керим! Добро был бы он только бахвалом и щеголем, всегда стремившимся стать первым. Но он еще специализировался на утаивании чужих писем. Сначала это была записка от любимого к девушке, которой домогался Керим. Дальше - больше повзрослевший Керим утаил похвальный отзыв авторитетов об опытах той же девушки (вышедшей за другого), чтобы выиграть научный спор с ней. Он шельмовал и хитрил, пока не был разоблачен. Потом он, разумеется, оправдывался, извивался, но снисхождения не нашел, и на седьмой части картины выбыл из сюжета. Из оперных доспехов Кодара артист перекочевал в цивильное платье юноши конца 30-х годов, но сыграл то же самое. Ту же заносчивость и бахвальство то же активное действие негодяя, ту же серию бесчестных поступков. И главное - оба характера возникли на голом месте, все в них было изначальным. Такими они, вероятно, родились - биологическими носителями зла средневековый Кодар и советский студент. А почему, отчего, какова биография зла, каковы мотивы и причины - сие оставалось в таине. Анализу не было места. Не было места и синтезу противоречивых чувств, толкающих человека на тот или иной поступок.

Отрицательное обаяние пристало, к Жантурину - не оторвешь. Спустя пять лет (в 1959 году) он вновь в один год играет двух мерзавцев. Полуинтеллигент Шалтай Демесинов ("Однажды ночью"), трус, прикрывшийся цветастыми фразами и инженер Султан Альжанов ("На диком бреге Иртыша"), клеветник, циник и тоже трус - близнецы по духу. Инженер Альжанов двойник не только своего современника Шалтая. У него то же лицо, вернее, обличье, что и у древнего хана Кодара или у годящегося Альжанову в отцы медика Керима. Как и Керим, вылетает он из сюжета в седьмой части и отправляется уже... под арест. И вот в заключение забавный пассаж. Убийцу Кодара, рыцаря кинжала из-за угла, проклинает народ: "О, трусливый шакал!". Инженера Альжанова, рыцаря клеветы (тоже из-за угла), проклинает возлюбленная: "Ты шакал, настоящий шакал!" Круг завершился. Такова была линия "черных" героев Жантурина.

А "голубая"? Она, правда, небогата персонажами, но и персонажи эти крайне бедны духовно. Агроном Джоомарт таит свое чувство к Салтанат. Его темперамент находит для себя иной выход - он направлен на пламенную агитацию за распашку горных пастбищ. Этим Джоомарт и утешился в трудный час, когда понял, что любимая испытывает к нему лишь дружеские чувства и верна своему избраннику. Спустя шесть лет Жантурин играет роль инженера Бекена Асанова ("Сплав"). Бекен тоже несчастливо любит, тоже разряжает свой темперамент в борьбе за новый сплав и тоже в финале благородно отходит в сторону, уступая любимую ее истинному избраннику. Круг замыкается вновь.

Если читатель посмотрит подряд оба фильма, он, пожалуй, сможет упрекнуть меня в натяжке. Джоомарт и Бекен по пластическому рисунку не имеют ничего общего. Да и характеры иллюстрируются разными средствами. Джоомарт ровен, его волнение скрыто; Бекен же - дерзок, резок, груб. И все же иллюстративные штрихи, при всей своей разности, только обостряют схожесть главного: тот же тип эмоций, тот же схематизм характера.

А между тем актер взрослеет. И мудреет. Уже одиннадцать лет работы в кино осталось за плечами. Театральный репертуар знакомит его с богатством классики. Жизнь сталкивает его с проблемами истинно серьезными, людьми значительными. От природы Жантурину свойственно докапываться до первопричин, у него цепкий глаз, глубокий ум. У него складывается свое, собственное. Этому своему хочет открыть выход Жантурин, он ищет путь к роли от себя, а не от стремления достичь чисто внешней "разности" своих персонажей. В "Сплаве" читаешь в глазах актера опытность, не совпадающую с бурной "ажиатацией" недалекого героя. Жантурин все чаще пользуется этим мазком: все видящая усталость, минутная пауза, прикрытые веки. Он очень хорош в подобные минуты даже в фальшивых ситуациях фильма. Что в этом спокойствии Будды, в молчаливой суховатости? Мне кажется, кроме всего, еще и тоска по возможности в полную силу жить на экране, думать. Я вижу в этом и поиск новых красок - скупости, сдержанности.

Если бы роли Жантурина на протяжении десяти с лишним лет исчерпывались бы лишь его "черной" и "голубой" сериями, не было бы, пожалуй, Жантурина 60-х годов, с его подлинно интересными работами и прежде всего - Абаки ром в "Зное". Пристрелка происходила и раньше: Жантурин иногда совершал прорывы в иную стилистику. Более всего в этом смысле дала ему работа над образом казахского просветителя и гуманиста прошлого века Чокана Валиханова в фильме "Его время придет" (1958).

За эту роль Жантурин получил множество наград. Несомненно, они были заслуженными. Да и сейчас, с дистанции в двенадцать лет, можно считать фильм значительным прежде всего потому, что он нес в себе зародыш иной природы творчества Жантурина. Случилось главное: интеллектуальный артист, человек, умеющий и любящий думать, получил роль персонажа, тоже умеющего и любящего думать. Не голое действие потребовалось от актера, но путь к нему. Не только поступки, но размышления.

Все лучшие черты иных героев Жантурина были в его Валиханове Гнев, горячий взгляд, кровь, бросившаяся в лицо, - таков Чокан в минуты, когда обидчик оскорбляет его народ. Вспыльчивость, ярость, действенность - прежний Жантурин жил в персонаже. И в этих проявлениях артист скорее представлял характер героя, нежели нераздельно существовал в нем. Но вот в другом, в новом...

Валиханов умен - в этом новое для героев Жантурина. Пусть он резонерствует, витийствует, но говорит истинное, выношенное. Отсюда и исполненное достоинства спокойствие: прищур глаз, сдержанная улыбка, власть над собой и над противником. Это новое в Жантурине. Теперь ирония надолго станет его любимой актерской краской. Но пока здесь, у Валиханова, она еще прорывается наружу в молодом задоре. Полон лукавства и озорства глаз Чокана, когда в словесном поединке переигрывает он английского сановника. Но вот и иной его глаз - мрачный и опустевший: пришел конец надежде, император оказался ничтожным, проект реформ отвергнут. В угрюмом, тяжелом отчаянии Валиханова - актерское прозрение состояния человека, оцепленного неудачами.

Есть в этом фильме один кадр, одно короткое мгновение, которое представляется мне принципиально важным. Вся линия поведения Жантурина по внешнему рисунку близка его обычной манере. Как всегда, пружинна его сверкающая эмоциональность.

Он упруго движется, горячо говорит, жест и поза несколько аффектированы, речь страстная, постановка корпуса, головы - подчеркнутая. Но вдруг... В момент, когда русские пушки безжалостно уничтожают прикрывшихся камышовыми щитами казахов, Черняев спрашивает у Валиханова, не напоминает ли это ему "Макбета" Шекспира. Валиханов поражен: его мысли о другом, о бессмысленном и жутком кровопролитии. "Мне, Михаил Григорьевич, сейчас не до литературных сравнений", - произносит Валиханов. В этих его словах столько досадливости, а в глазах такая мука, что все понимаешь мгновенно. Сказана фраза бегло, вполголоса, без нажима. И артиста мы видим на общем плане. Это и кажется мне зерном будущей стилистики Жантурина - сдержанности, подчиняющей темперамент.

Постепенно к артисту приходит понимание Школьной истины - ищи в сильном слабость. Когда в том же "Сплаве" героиня целует на перроне нелюбимого Бекена, лицо Жантурина выражает так много, что слов не хватает. Нежность и слабость мужественных персонажей Жантурина - пронзительны. Его усталость силача ощущаешь физически. Его строгую сдержанность воспринимаешь как вызревающую вспышку.

С годами в творчестве Жантурина все более ощутим поиск внешней выразительности. Ведущим началом его актерского "я" все более становится пластическая сторона роли. Отсюда начинается его движение к образу. Вслед приходит глубокое постижение характера, проникновение в суть. Сама фигура артиста, его движения обладают особой выразительностью. Он знает и умело пользуется этим. Его Чокан Валиханов проходит по петербургскому ресторану в ритме колючем и рваном. Он кажется злобным и одичавшим в чуждом ему мире. И тот же Чокан почти парит, стремительно и плавно, в толпе офицеров перед атакой на Аулие-ата.

..."Его время придет" - так назывался фильм о Чокане Валиханове. Пришло время и для самого Жантурина. Актер встретился с главной своей ролью - Абакиром в фильме "Зной" по мотивам рассказа Ч. Айтматова.

Впервые Жантурин играет не только и не столько историю существования своего героя на экране, сколько его предысторию. Фильм тем и отличался от рассказа, что изначально злого, "дикого" Абакира в нем сменил человек, за которым угадывался целый пласт, социальное явление. Несправедливо вознесенный в свое время и столь же несправедливо низвергнутый теперь, тракторист-передовик в исполнении Жантурина несет в себе и вину и беду подобных людей. Абакир жесток и груб, Абакир отвратителен. Но Абакира жалко. Абакиру сочувствуешь. Испытываешь горечь и боль, когда уходит из бригады, из жизни этот душевно искалеченный человек. Жантурин впервые раскрывает противоречивую сложность личности.

В этой роли соединились два разных, столь трудно сочетаемых качества артиста. Яркость, размах и тонкость разработки душевных движений героя. Абакир зловеще хохочет над мальчишкой, который не может отыскать водосливную трубку трактора. В этот момент он почти джин из арабских сказок. Но совсем иной Абакир в темной юрте, в осеннюю ночь, под вой шакалов, беспомощный и нуждающийся в человеческом тепле: достовернейшее постижение человеческого состояния! Посмотрите, как он ходит - согнуты плечи, опущены руки, и громадный торс нависает над землей. Опухшие веки, небритые щеки, тяжелый взгляд. Пластика точно найдена актером и любовно взлелеяна режиссурой. Камень? Иссохший родник? Нет, жив человек, и страдает, и мучается! И если вырывается это наружу - это истинно.

Вот Абакир надевает сбрую на старую лошадь. Ни слова нет в очень долгом кадре. Но слов и не надо. Тут, наедине с собой, Абакир открыт. В его бережных прикосновениях и хозяйская хватка, и скупая ласка к коню, и легко угадываемая - уже про самого себя - мысль: "Укатали сивку..." Другой кадр, одна только реплика: "Старый я стал". Чуть слышная эта реплика больно ранит в устах крупного, сильного человека, непоправимо отставшего от времени. И еще кадр. Полыхают костры вдали, тихая ночь на полевом стане, два человека рядом: Калипа и Абакир. Какие-то чужие, не про главное, слова Абакира: "Бурьян жжет, сопляк". И не бессильный гнев, не усталая сломленность поражают сейчас в Абакире, но его робкая, зачерствевшая нежность к Калипе. Только три этих кадра в картине, но их достаточно, чтобы сообщить роли богатый второй план. Но есть еще и третий - ирония, знакомая ирония Жантурина. Теперь уже обращенная на себя, как у истинно умных людей. Мальчишка-прицепщик Кемель одним упорством выиграл поединок, Абаккць-в поту сдался первый, не выдержал. "Ребенка в гроб загнать хочешь?" - говорят ему. "Как же, загонишь такого!" - отвечает Абакир, и где-то на дне глаз - горькая усмешка над собой.

Можно найти и четвертый и пятый план. Но важнее всего - первый. Жантурин играет вырванного из жизни человека яростно и мощно. Неукротимая обида, распаленная зависть прорываются в хамстве, насилии, цинизме. Грубо оборвать общий разговор ("пора кончать!"). Заставить публично раздеваться любовницу, с которой только что был нежен ("моя власть!"). Досыта поиздеваться над годящимся в сыновья парнишкой Кемелем ("ученый сопляк!"). Абакир еще силен и смел в своей злобе. Он может грудью встретить трактор, может пощечиной свалить с ног женщину, позволившую Кемелю вести этот трактор. Но это - агония, агония личности. Ярость раненого быка и крик раненой птицы сочетаются в Жантурине. Это характер. Это биография. Нелегко, отдираясь с болью и кровью, уходят абакиры, но уходят безвозвратно, как и все то, что их породило.

Мне думается, нельзя объяснить удивительную работу Жантурина лишь тем, что он созрел для нее, что выросла человеческая личность и обогатилась актерская техника. Нет, процесс тот был обоюдный. Менялась и жизнь общества. Настойчиво и упорно вторгалось во все его сферы стремление разобраться обстоятельно в каждой проблеме. Поверхностная иллюстрация стала невозможна. Время стало серьезней и значительней. По законам обратной связи это придало сил артисту: он сделал свою лучшую работу.

...Самое трудное испытание для творческого человека - испытание успехом. Легче всего при этом прекратить работать из опасений не стать вровень с уже сделанным. Тут и подстерегает творческая смерть. Жантурин знает это, он работает. И делает это точно и профессионально: наступило время зрелости.

Л. Гуревич

» Звезды нашего кино