Шукшин в кадре и за кадром (5)

Никогда не был я рьяным любителем кинематографа, считая кино синтетикой в искусстве. Об этом я твердил в своей публицистике еще при жизни Макарыча. Может быть, потому и пропустил фильмы с участием Шукшина. (Даже хуциевскую ленту "Два Федора", одну из лучших актерских работ Макарыча, смотрел с большим запозданием.)

Впервые я услышал о Шукшине году в 56-м, от вологодского поэта Игоря Тихонова, активного и весьма способного участника местного литобъединения. Мы собирались в редакциях газет, обсуждали свои опусы, спорили, но время так называемой "оттепели" никто из нас не почувствовал. Насколько помнится, всю жизнь стояла идеологическая "холодюга"... Тихонов был знаком со всеми актерскими работами Шукшина, с восторгом встретил он и его первую книжку "Сельские жители". Сам Игорь был незаурядной, несколько бесшабашной личностью, из числа тех русских парней, которые из-за войны и нужды не имели ходу в культурную привилегированную среду. Отсутствие десятилетнего образования держало за хвост миллионы российских юношей. По этой причине все дороги к литературе и научной жизни были для них плотно закрыты. (Автор этих строк, впрочем, как и Шукшин, долго принадлежал именно к таким.) Игорь Тихонов, благодаря молодогвардейцу Владимиру Котову, уже опубликовал тогда первую книгу стихов "Северянка". (На этом он вроде бы не закончил литературную свою стезю, издал еще две книжечки.) Но семья копилась, надо было работать, растить детей, и поэтому он не смог обзавестись аттестатом зрелости. Зато культурную жизнь страны знал не хуже столичных литературных жлобов. Он искренне радовался тому, что наконец-то я заимел "бумагу" для продвижения, что я уехал учиться в столицу. В один из моих приездов на Вологодчину он рассказывал о Шукшине, о его работе в "Двух Федорах", о первой шукшинской книге. Где-то я приобрел "Сельских жителей" и поразился удивительному сходству своего и шукшинского детства. Через издательство я послал автору письмо, где восхищался рассказами*.

*Во время чуть ли не четырехгодичной солдатской службы такое же сильное впечатление оставила повесть Федора Абрамова "Безотцовщина", что и привело позднее к личному и довольно близкому знакомству с автором. В армии же заметил меня Александр Решетов, он опубликовал мое стихотворение в ленинградском "толстом" журнале. В 1957 году на ярославской встрече молодых руководили семинаром Николай Старшинов и Ярослав Смеляков. Тогда Ярослав Васильевич запиской рекомендовал меня в Литинститут. Кстати, Игорь Тихонов с успехом участвовал в этом же ярославском семинаре.

Вначале я даже не думал о личной встрече с Шукшиным. Со всем пылом неофита осваивал Москву. Четыре десятка однокурсников составляли пеструю публику. Москва вскармливала своих будущих недругов. Шестнадцать студентов из одной Туркмении, из Азербайджана человек семь, я всех помню в лицо. Южане, особенно туркмены, частенько экономили воду в туалете, случался, видимо, этот конфуз и с русскими, но русских-то на курсе было раз-два - и обчелся. Главным образом москвичи - в общежитии жило всего человек пять. Порой я краснел за наши туалеты и брал на себя функцию уборщика, спуская из бачков неспущенную воду. (Какой материал для "МК"!) Мои романтические устремления жестоко страдали, тем более что в коридорах общежития иногда можно было встретить знаменитую Татьяну Самойлову. Вся Москва в ту пору была очарована фильмом "Летят журавли". Татьяна с мужем жила у нас в общежитии. Здесь же обитали слушатели Высших литературных курсов и почему-то киносценаристы.

Однажды кто-то из студентов заглянул в мою комнату и попросил сходить на тот этаж, где проживал один белорусский сценарист. Мне сказали его номер. Я нашел комнату, постучал. Все стены были увешаны страницами очередного киносценария. Свой рабочий стол киносценарист уступил мужчине средних, как мне показалось, лет. Он сутуло сидел за столом прямо в темно-коричневом зимнем пальто. Обернулся на мой приход с широкой, но несколько грустной улыбкой. Произнес глуховато:

- А, дружище, так это ты Белов? Придется нам познакомиться...

- Это Шукшин, - сказал несколько недовольный киносценарист.

Я за руку поздоровался с обоими. Присел на свободный стул. Мы обменялись несколькими дежурными фразами.

И для Шукшина, и минского киносценариста я был всего лишь студент, которому не положена отдельная комната. Я испытывал неловкость и вскоре ушел, сообщив номер своей комнаты, где жил с Юрой Ладохой*.

*Юрий Ладоха, рожденный в тюрьме, занимался в ту пору йогой и часто в прямом смысле стоял на голове. По окончании учебы он стал православным священником. Об этом уже в пору перестройки мне сообщил другой Юра, по фамилии Баранов, который после института бедствовал где-то в Казахстане и просил помощи. Начиналась горбачевская катавасия.

Вскоре я вновь встретился с Макарычем. Это было в пору его работы над фильмом "Живет такой парень". К этому времени я каким-то образом тайно от коменданта занял свободную комнату и благодаря этому за две недели написал повесть "Деревня Бердяйка", с которой и началась моя прозаическая деятельность. Мою "Бердяйку" напечатал в своем альманахе Борис Зубавин.

Раз в неделю я посещал семинар Льва Ошанина, где мы обсуждали друг друга. Лидировали Гена Русаков, Ваня Лысцов, азербайджанец Фикрет Годжа, горноалтаец Паслей Самык. Вроде не на последнем счету числился и аз грешный с Валей Ермаковым. Италмаз Нуриев и Огультэч Оразбердыева смело отстаивали будущее туркменской литературы. (Половина их остальных земляков по каким-то причинам отсеялась.)

Однажды Лев Ошанин устроил нам экскурсию на "Мосфильм", и я впервые наяву увидел, как делаются кинофильмы. Мне это совсем не понравилось...

Режиссер Скуйбин снимал фильм по повести Тендрякова "Чудотворная". Тендряков то и дело вмешивался в работу:

- Володя, да убери ты эту самоварную трубу!

Говорилось о школьной модели ракеты. Обезноженный Скуйбин распорядился убрать муляж. Снимали ссору двух подростков-школьников. "Зараза ты!" - запомнилась фраза. Сценка дублировалась три раза. Мы поглазели и ушли. Мне показалось, что никакого творчества на съемочной площадке не происходило, одна суета и крик, иногда матерный. Но грандиозная "фабрика снов", как называли "Мосфильм", действовала на всю катушку. Ореол кино существовал в то время и для меня. Ленинское определение кино, как "главнейшего искусства", было знакомо почти всем.

Василий Белов

Библиотека » Шукшин в кадре и за кадром