Братья Карамазовы

Художественный фильм

(3 серии)

Автор сценария и режиссер - И. Пырьев

(заканчивали 3-ю серию М. Ульянов, К. Лавров)

Оператор - С. Вронский

Мосфильм. 1968 г.

"Широк человек, слишком даже широк", - говорит у Достоевского Митя Карамазов. В связи с режиссером Иваном Пырьевым эти слова сами собою приходят на ум. Дело не только в парадоксальном и крутом его характере, но и в парадоксальности его режиссерской биографии, вместившей популярные музкомедии о колхозной жизни и экранизации Достоевского. Такой разброс творческих интересов едва ли ординарен, зато - исторически показателен.

С 20-х годов по 50-е Достоевский присутствовал в отечественной культуре на положении двусмысленном и полулегальном. В режиссерских разработках Пырьева, многие годы мечтавшего экранизировать романы писателя, мы натолкнемся на приметы господствовавших в официальной идеологии оценок: это и бранное словечко "достоевщина", и критика "церковного мистицизма", и обещание освободить будущий фильм от "излишней болезненности и патологии" романа, и, наконец, намек на "некоторую реакционность".

Но при всех этих оговорках режиссер с 1958 по 1968 год сделал три фильма по Достоевскому, отдав им последние десять лет своей жизни.

Выход кинематографа к Достоевскому был, разумеется, неизбежен. Но по логике кинопроцесса это должно было случиться позже, к концу 60-х Если бы не Пырьев, ринувшийся в сложнейший мир писателя, едва только негласный запрет на него был снят.

В 1958 году вышел "Идиот" - экранизация первой части одноименного романа. Когда-то, лишь мечтая поставить в кино Достоевского, Пырьев восторженно восклицал; "Какие характеры! Какие страсти!" Собственно, более выразительной и емкой рецензии на фильм "Идиот", чем эти слова режиссера, придумать нельзя. Впрочем, страсти-то на экране бушевали нешуточные, а сводилось все как-то к одному - к деньгам. Сожжение ста тысяч в гостиной Настасьи Филипповны составляло кульминацию фильма.

Есть у Достоевского суждение об "идее, попавшей на улицу". Как ни печально, это приложимо и к "Идиоту" Пырьева, и к его "Белым ночам", трактовавшим повесть как незамысловатую мелодраму с вечным любовным треугольником. Впрочем, широкому зрителю импонировали экранизации Пырьева. Как бы там ни было, они вводили в массовый культурный обиход долго замалчивавшееся имя Достоевского. Между тем режиссер готовился к грандиозному труду - трехсерийному фильму "Братья Карамазовы". Стало очевидно, что первые две экранизации были только подступом к третьей.

В "романе" Пырьева с Достоевским "Карамазовы" стоят особняком. Этот фильм для режиссера имел значение принципиальное. В том, что картина стала последней для Пырьева, что он умер в процессе работы над ней, видится некая фатальная закономерность. Впрочем, и для Достоевского "Братья Карамазовы" стали последней книгой. Здесь прозвучали слова, итожащие творчество писателя: "Дьявол с Богом борется, а поле битвы - сердца людей".

Достоевский трагичен не столько потому, что рисует трагические судьбы. Это не объяснило бы его уникальности, его таинственного, неодолимого влияния на читателя. Он трагичен в силу глубокой интимной связанности со своими героями, в силу того обстоятельства, что и его сердце несомненно было полем такой же напряженной битвы. И в этом смысле "Братья Карамазовы" - последняя битва. Исход ее неясен. Он мог совершиться и за пределами романа. Но в пределах - лишь трагическая распятость души между мрачным безверием Ивана, его проповедью "Бога нет, а значит, все позволено!" и - мучительной жаждой Мити, готового пострадать, в каторгу пойти, лишь бы обрести веру и "под землей Богу гимн пропеть".

Но при чем здесь Пырьев, которому, по его собственным словам, чужд "церковный мистицизм" Достоевского? Конечно же в первую очередь его привлекают страсти, а в книге их более чем достаточно. Старик Карамазов и его сын Митя любят одну и ту же женщину - "инфернальную" красавицу Грушеньку и ради нее, кажется, готовы поубивать друг друга Митя отказался от невесты - благородной да и богатой девицы Катерины Ивановны, которая не может ему простить унижения, сама же тайно влюблена в Митиного брата Ивана. Иван тоже любит ее, делал предложение, но получил отказ: гордая Катя из надрыва, "назло" упорно собирается за Митю. А он между тем ревниво сторожит свою Грушеньку - как бы к старику Карамазову не пошла, тот ей деньги сулил немалые. Между отцом и братьями мечется младший - Алеша, послушник в монастыре. Единственное, в чем согласны отец и старшие братья, - это общая любовь к кроткому Алеше, хотя и она не может примирить их между собою. Иван презирает Митю, да и отца невысоко ценит. Митя с отцом исполнены взаимной ненависти. За всем этим потихоньку, себе на уме, наблюдает незаконный - четвертый - сын Федора Павловича, лакей Смердяков.

Все ждут трагедии, и она свершается. Убит Федор Павлович, все обличает Митю. Настоящий убийца - Смердяков - остается вне подозрений и все-таки кончает с собой. Его "идейный вдохновитель" Иван психически болен. Безвинный Митя идет на каторгу.

Кажется, в этой фабуле Пырьев мог найти возможности для создания лихого детектива с примесью жестокой мелодрамы. Признаться, чего-то в этом роде ожидаешь в начале просмотра. И пока идут титры на фоне церковного иконостаса, а в рыданиях симфонического оркестра вдруг отчетливо слышится мелодия Трисвятого ("Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас"), остается лишь гадать: что это - формальная дань "церковному мистицизму" или обещание большего, нежели детектив с мелодрамой?

Преодолевая некоторое внутреннее сопротивление, смотришь сцену в скиту у старца Зо-симы - напористую, грубоватую, исполненную какой-то языческой витальности. Сам старец - будто дедушка из киносказки. Федор Павлович подается актером Марком Прудкиным с театральным наигрышем. Митя (Михаил Ульянов) прямолинеен и туповат. Иван (Кирилл Лавров) как-то уж слишком себе на уме, поблескивает добролюбовскими очками. Все нагло, крикливо, пестро.

И потом еще не раз оскорбит глаз аляповатая китчевость изображения. Чего стоит, например, Митя, появившийся над забором в лихо заломленной офицерской фуражке среди ярких гроздьев калины: ни дать ни взять казак с олеографической картинки. Затем уже в дворянской гостиной ее хозяйка - Екатерина Ивановна (Светлана Коркошко), отвергнутая Митей, оскорбленная соперницей, будет вопить едва ли не как коммунальная склочница. И Грушенька (Лионелла Пырьева) сверх меры вульгарна. Да и всему актерскому ансамблю свойственна излишняя форсированность игры - порывистость, крикливость. Одним словом, "буйство красок" - как в прямом, так и в переносном смысле. Иные кадры до невозможности ярки: изобилует красный цвет, который удивительно смело соседствует с зеленым или синим.

В большом эпизоде ночного пиршества Мити и Грушеньки в сельце Мокром во всю ширь размахнулась рука режиссера - всласть "погулял" бывший постановщик мюзиклов: здесь и цыганский хор с плясками, и пестрые платки, и яркие рубахи, и цветастые юбки.

В финале провожают Митю на каторгу. На экране - телега, увозящая его через пушистые снега, Грушенька, одетая в "русском стиле" - опрятный хорошенький полушубок, нарядная шаль, сдвинутая низко на лоб. Во всей этой картинке, сколь драматичной, столь и красивой, вполне узнается привычный фольклорно-лубочный пырьевский стиль.

Однако при всех слишком очевидных недостатках есть в фильме нечто, заставляющее преодолеть как бы неизбежную к нему снисходительность и попробовать воспринять его серьезно.

Надо вспомнить прежде всего драматические изломы режиссерской судьбы. Пырьев в середине 30-х годов готовился к постановке "Мертвых душ". Композитором фильма должен был стать Дмитрий Шостакович, исполнителями ролей - Всеволод Мейерхольд, Николай Охлопков, Юрий Завадский. Однако 28 января 1936 года в "Правде" появилась редакционная статья "Сумбур вместо музыки", где речь шла о Шостаковиче. В своих воспоминаниях режиссер недвусмысленно дает понять: отказ от постановки "Мертвых душ" - следствие его крайнего испуга, вызванного этой статьей. Ну а если бы фильм состоялся? Какое направление приняло бы дальнейшее творчество Пырьева, с каким режиссером мы впоследствии имели бы дело?

Ответы на эти вопросы находим в некоторых эпизодах "Братьев Карамазовых". Вот сцена, названная у Достоевского "Смердяков с гитарой". Лакей сидит на скамеечке в проулке и, очаровывая влюбленную в него мещаночку, рассуждает о том, как "глупа-с" русская нация и умны французы. Затем появляется Иван, с которым у Смердякова произойдет двусмысленная, полная недосказанностей перемолвка - в ней будущий убийца вырвет брезгливое полусогласие-полублагословение от своего "духовного наставника".

Цветосветовое решение эпизода не имеет ничего общего с обычной пырьевской манерой изображения. Доминируют серо-голубые, коричневые тона, освещение подобно предгрозовому, словно сгустились, низко нависли свинцовые тучи. Духота, наэлектризованность воздуха буквально зримы в этих кадрах - атмосфера "набухает" близкой трагедией.

И еще пример. После разгула с цыганами Митя и Грушенька уединяются в гостиной. Наступают минуты тишины, покоя. Грушенька лепечет нежные слова, Митя замер, утих от полноты счастья. И вдруг (как важны эти "вдруги" у Достоевского!), словно в дурном сне, из-за ситцевой занавески появляется голова - бледное, злорадное лицо" в круглых очках, ехидно улыбающиеся тонкие губы, просовывается рука, призывно и снисходительно маня: иди, иди, голубчик... Так в тишине, зловещим мановением руки и гадкой улыбкой незнакомца заканчивается вторая серия фильма. Третью, как объявляет вступительный титр, доделывали актеры Кирилл Лавров и Михаил Ульянов.

Зачем понадобился Пырьеву на излете жизни именно Достоевский, да еще "Братья Карамазовы"? Попробуем найти ответ в самом фильме.

В начале его есть сцена чрезвычайной для режиссера важности, что очевидно из ее протяженности, тщательной проработки актерской игры и тонкой выверенности композиции кадра. Федор Павлович благодушествует за коньячком в своей гостиной. По правую руку его ("одесную", - как известно из Библии, место праведников) сидит Алеша, слева ("ошуюю" - место грешников) - Иван. "Есть Бог или нет?" - спрашивает старик Карамазов. "Нет, нету Бога", - отвечает Иван. "Алешка, есть Бог?" - "Есть", - отвечает Алеша, "Иван, а бессмертие есть... ну, хоть малюсенькое?" - "Нет и бессмертия..." - "Алешка, есть бессмертие?" - "И Бог и бессмертие. В Боге и бессмертие". - "Хм.. Вероятнее, что прав Иван". Многие из видевших фотографии со съемочной площадки "Карамазовых", задавались одним и тем же вопросом: почему Пырьев не сыграл Федора Павловича сам? Да, безусловно, Прудкин великолепен, ярок, игра его "жирна" до гротеска. Но как легко бы вошел в роль старшего Карамазова сам режиссер!

Сразу оговоримся, речь, естественно, не об абсолютном человеческом, нравственном сходстве Пырьева с Карамазовым. Однако ведь Достоевский неспроста подарил презренному старому шуту собственное имя. И не есть ли идея о глубинном, нравственном родстве всех Карамазовых (включая даже Алешу) - одна из основных в романе?

Под всей толщей карамазовских страстей бьется общая для них тревожно-вопрошающая мысль: "Есть Бог? Есть бессмертие?" И самый внимательный читатель романа не обнаружит окончательного ответа на этот вопрос. Не зря Митя идет за верой на каторгу, чтобы через страдание обрести Бога.

Пырьев, в свою очередь, безусловно сконцентрирован на этом же вопросе. Он дает высказаться Ивану, даря ему столь пространный монолог, что рискует нарушить стремительный ритм фильма. А Лавров, играющий Ивана на сдержанно-холодноватой ноте, здесь проявляет удивительную страстность. Мягкову же в роли Алеши Карамазова достается лишь позиция растерянного, молчаливого слушателя.

Да и вообще, линия Алеши в фильме намеренно коротка и скромна. Как самостоятельная тема, она завершается в конце первой же серии.

Умер духовный наставник Алеши - старец Зосима. Смерти его ждали в монастыре со дня на день, а с нею - и посмертных чудес от мощей святого. Чуда не случилось: с первого же дня от тела усопшего пошел тлетворный дух. Для нежного, любящего сердца Алеши событие это стало тяжким искушением, и вера его поколебалась.

И в романе и в фильме он выбегает из скита, плача бросается на землю, терзаемый сомнениями. Но у Достоевского Алеша "пал на землю слабым юношей, а встал твердым на всю жизнь бойцом". У Пырьева же Алеша подымается с земли сломленным богоотступником.

Достоевский с первых строк романа дает понять, что главный герой его - Алеша. В фильме это безусловно не так - здесь важнее линии Мити и Ивана, особенно - Ивана.

Все, что связано с Митей, Грушенькой, Федором Павловичем, Пырьев успел досказать вполне. Иван же более всего раскрылся в третьей серии, снятой уже после смерти режиссера Лавров сыграл человека, напряженно вынашивающего мрачную идею, которая неизбежно ведет к страданию и душевной болезни. Логический итог ее - встреча с чертом.

И творческая биография Пырьева, и история постановки его последнего фильма могли бы сами послужить материалом для романа, написанного в духе "фантастического реализма", который предпочитал Достоевский.

Валерия Горелова

Фильм "Братья Карамазовы", серия 1

Русское кино