Михаил Пуговкин. Детские годы

3 класс. Деревня Рамешки. 1935 год

Слева направо: бабушка Марфа Поликарповна, тетя Вера, двоюродный брат Коля, моя мама Наталья Михайловна, двоюродная сестра Люся и соседка Катя. 1948 год

Мой папа Иван Михайлович в гастрономе. 1947 год

С двоюродными сестрами Тамарой, Надей, Люсей, братом Федором и двоюродным братом Борей. 1938 год

Я родился в деревне Рамешки Чухломского района Ярославской области 13 июля 1923 года. Во время сенокоса. В семье был третьим сыном, поскребышем. В честь двух дедов мои родители Иван Михайлович и Наталья Михайловна окрестили меня Михаилом. В доме и в деревне все называли меня Минькой.

Семья жила бедно, я рано познал крестьянский труд. Носил в поле маме и братьям обед, помогал молотить хлеб, боронил, кормил скотину. Работая со всеми на колхозном поле, я был в центре внимания за свой веселый нрав. На деревенских свадьбах отплясывал цыганочку, барыню, русскую полечку. Без меня не обходилась ни одна свадьба. Приглашали даже в соседние деревни. Мне часто говорили:

- Минька, ты будешь обязательно артистом.

Мой отец, Иван Михайлович, был хорошим специалистом - мясником. В Чухломском районе он работал на бойне, а в Москве - продавцом мясного отдела в гастрономе на улице Горького. Отец нас воспитывал строго - когда вся семья собиралась обедать за столом, никто не имел права начинать кушать, пока отец не стукнет по миске своей ложкой (ели все из одного котелка). Я умудрялся иногда до команды отца выловить кусочек мяса, за это получал "награду" деревянной ложкой по лбу так, что брызги летели во все стороны.

Отца мы боялись, любили больше маму. Однажды отец разбушевался, и мы, три брата, его связали. После этого он никогда не бушевал и не обижал маму. К сожалению, отец умер очень рано - ему было пятьдесят шесть лет. Это, конечно, было следствием его участия на фронте во время Великой Отечественной войны, где он был ранен, и переживаний за погибших на войне двух старших сыновей - Ивана и Федора - моих братьев.

Чухломские места всегда были глухими, дальними. Цивилизация сюда доходила медленно. Хозяйство велось старыми дедовскими способами, а главной тягловой силой была наша лошаденка Красотка. В школу, которая находилась в десяти километрах от Рамешек, нас возили на лошади.

Наш дом стоял рядом с поповским домом, я бегал туда играть с поповскими детьми и, благодаря этому, знал все религиозные праздники и традиции. Наша семья тоже была набожной, особенно бабушка Александра Яковлевна, которая была церковной старостой, хоть это и мужское дело (женщинам не положено).

Однажды Александра Яковлевна ушла из дома и не возвращалась целый месяц, а когда вернулась, рассказала, что собирала деньги по селам и набрала целую котомку. На эти деньги в Рамешках открыли церковный приход, а бабушку выбрали церковным старостой. Открыли церковь, наняли батюшку, начали службу. Бабушка топила печь в церкви. Церковь закрывалась всегда в одиннадцать-двеиадцать часов ночи, и бабушка боялась одна идти закрывать печки. Мне было лет десять. Она меня будила и просила:

- Минька, пойдем в церковь.

- Я не хочу!

- Минька, у меня для тебя папиросы "Бокс", - говорила она шепотом.

Тогда были папиросы "Бокс" и "Спорт". Это были 1934-35 годы. Я бежал за ней, держась за тулуп. А ей было веселее со мной. Она закрывала церковь. Мы уходили домой, а в праздники я свечки зажигал. Мне это нравилось. На Крестный ход, на Пасху возглавлял шествие. Ребята ставили крынки с паклей на колокольне и обливали их керосином. Было очень торжественно и красиво. С батюшкой я стоял на клиросе - мне специально сшили подрясничек. И батюшка мне подавал кадило. Я держал, а когда ему было нужно, подавал. Когда кончалось причастие, у батюшки оставалось что-то вкусное, он подходил ко мне и давал ложку-другую чего-то смородинового, сладкого. К церкви я был приучен.

Мама моя, Наталья Михайловна, простая неграмотная крестьянка, много трудилась в колхозе, была очень мудрой женщиной. Когда я успевал набедокурить, я прятался на печку. Мама с валенком бежала, чтобы меня наказать. Я такую делал гримасу, что мама начинала смеяться, на этом и заканчивалось ее наказание.

За всю свою долгую жизнь мама меня никогда не наказывала, но когда я был в чем-то виноват, она умела так посмотреть в мои глаза, что было ясно, что я и наказан и прощен.

До двенадцати лет я мечтал о брюках, и наконец мама сшила мне холщовые штаны, даже с двумя карманами! Я так и ходил, не вынимая рук из них. Как теперь говорят, "это был кайф".

Многое в жизни маме пришлось пережить. Не вернулись с фронта старшие сыновья. Рано умер муж. Мама работала до глубокой старости.

Я очень любил маму. Уже будучи народным артистом, шел к ней за советом перед каждой своей работой. Мама нигде и никогда не хвалилась своим любимцем, лишь молча молилась и переживала за меня. Прожив в Москве более сорока лет, мама как истинная крестьянка оставалась всегда немногословной и простой в общении. Не дожила до восьмидесяти девяти лет всего один день. На протяжении двух месяцев я не отходил от постели матери. Умерла она на моих руках.

В 1936 году мама тяжело заболела, ей потребовалась операция. В Чухломе ее сделать было невозможно, поэтому наша семья переехала в Москву, в Печатный переулок, дом пять, к маминой сестре Вере Михайловне. У Веры Михайловны семья была еще больше, чем наша. В квартире было тесно, и меня определили спать под отопительную батарею.

В Москве, прибавив себе несколько годков, я устроился на работу на тормозной завод им. Кагановича учеником электромонтера, а после работы, не умывшись, весь чумазый, бегал на Новослободскую улицу, в клуб им. Каляева. Там находился драматический кружок. Одна женщина, которая мне очень нравилась, сказала однажды:

- Ты хоть умойся.

Михаил Пуговкин, 2005

Библиотека » Михаил Пуговкин