Степановское-Волосово

Редко можно найти места живописнее и уютнее, чем на Верхней Волге. Бесконечными извивами, серо-стальными струями течет река навстречу маленькому пароходу, совершающему через день свой рейс Тверь - Ржев. Сначала - широкие равнины и луга, потом леса, серые деревни, омытые дождями, сельские храмы, иногда древние, чаще же той знакомой классической архитектуры, что неразрывно связана с среднерусским ландшафтом. Постепенно и незаметно пейзаж меняется. Ближе, стесняя реку, подступают холмы, поросшие высоким лесом, песчаные осыпи на солнце кажутся золотыми пятнами; среди деревьев все чаще мелькает заманчиво и дразняще фасад барского дома, прячущегося в парке, который, конечно, разделяет прямая просека к реке... Усадьбы невольно ищешь за каждым поворотом реки, вверху наиболее живописных пригорков - и редко ошибаешься. То ровный строй лип, то белая стена беседки, то шпиль колокольни выдают ее присутствие. К вечеру падают длинные тени на реку, солнцем озарены верхушки деревьев, и невозмутимо отражается перевернутый пейзаж в застывшей, точно неподвижной воде, которую ровно разрезает нос парохода. Чаще и чаще серые каменные гряды, сумрачнее лес. В нем преобладают ели и на догорающем небе лишь силуэтом выделяются колокольни и храмы Старицы. Напротив - разбросанная группа храмов, стен с зубцами, башен, деревьев, живописный ансамбль разновременных архитектурных сооружений, прекрасно слившихся с пейзажем.

Старица - древний, теперь опустевший городок. С Волги видны высокие зеленые валы, церкви классической архитектуры, всегдашние аркады екатерининских еще рядов и обывательские домики в садах, разбросанные по косогорам, разделенным оврагами.

На пристани говор, негромко стучат колеса по пыльной дороге, неясный слышится гул дремотного состарившегося городка, ненадолго проснувшегося благодаря пароходу. Старица... В ней влекущее и роковое очарование; но в этот летний вечер - она лишь теневая и плоскостная проекция еще неведомого будущего. Может быть, раз увидев Старицу, нельзя не вернуться в нее, а может быть, нельзя безнаказанно увидеть ее только в этот час наступающей ночи? Спит городок, точно вымер, как в сказке...

Еще совсем темно. Пристань Дегулино. Отсюда до Степановского верст 35. Ни один возница не поедет сразу, да и нет их.

Жарко уже с утра. На дороге мягкая пыль, кружатся и липнут назойливые оводы. Небо синее - в нем горячее солнце и неумолчные песни жаворонка.

Невольно кажется удивительным отсутствие тени, отсутствие лесов - и это в Тверской губернии. Еще лет 15 тому назад район был лесным. А теперь осталась лишь узкая запретная полоса - кромка у Волги, а остальное неизвестно куда подевалось. Зато почти нет старых изб в деревнях, везде новые постройки, еще не успевшие посереть от дождей.

Перелесок. Среди невысоких деревьев вьется дорога, где-то близко присутствие реки или ручья в затененном ивами овраге. Бревенчатый мост, на пригорке покинутое кирпичное здание экономии, а за ним совсем ровная, высокая стена лип, точно подрезанных гигантскими ножницами. Вот мелькнуло в листве мезонинное окно - слева усадебный дом. Неожиданная, случайно попавшаяся на пути усадьба с великолепным старинным домом. Образуя двор, кругом расступаются липы - в центре громадный дуб, ровно разросшийся во все стороны, и кажется, играют здесь деревья зеленый хоровод... Мощные ветви полузакрывают классический дом XVIII века с импозантным шестиколонным портиком на аркадах цокольного этажа. Фасад, спокойный и величественный, благородно завершает треугольный фронтон, поддерживаемый нарядными корзинами аканфовых листьев, капителями коринфских колонн. Прекрасно найдено соотношение частей: нижний этаж - цокольный, с рустовкой, бельэтаж - с высокими окнами, где угадываются анфилады парадных покоев, и выше - антресоль с почти квадратными окнами, где, верно, были когда-то детские и комнаты учителей.

Усадьба Перевитино. Бог знает когда и для кого строился этот громадный дом, верно, навсегда скрыто неразгаданное имя мастера-архитектора, вложившего сюда свой вкус и умение. Теперь же на фасаде дома доска с надписью "Случной пункт"... И уже не удивляет привычная и знакомая картина, величавая еще в своей трагической обреченности, в горьком юморе исторических превратностей. Внутри все пусто и оборванно. Лишь лестница с двумя восходящими маршами, соединяющимися выше в один, как фигура котильона, кажется по-прежнему неизменно парадной и торжественной со своими колоннами и пилястрами фальшивого мрамора. А дальше в комнатах - парадных некогда залах и гостиных - лишь остатки лепнины на потолках и карнизах, куски оборванных старинных обоев да резные филенки дверей.

Садовый фасад решен все с тем же размахом. Здесь снова шесть колонн, на этот раз ионического ордера, поддерживают фронтон, а к аркадам на высоту бельэтажа задуманы были закругленные пандусы. Выполненным оказался, однако, лишь один пологий, изящно изогнутый сход. Белый камень арок и пилонов посерел и покрылся мхом и зеленой плесенью, кое-где опала штукатурка со стен и колонн. Крапива, бурьян и кусты бузины совсем близко подошли к зданию, сообщая ему заброшенный, покинутый вид. Дом в Перевитине чрезвычайно типичен для дворцовой усадьбы конца XVIII века. Что-то общее сближает его с домом в Введенском и еще больше, пожалуй, с громадным домом в Ивановском, имении графа Закревского.

Отлогий сход приводит в парк. Здесь, среди высоких черностволь-ных лип, остатки дорожек. Спущены пруды, превратившиеся в болотца, поросшие камышом. Срублены многие деревья. Никаких "затей", садовых украшений нет - и трудно сказать, были ли они вообще. Все изменилось здесь, и с трудом угадьюается планировка. Зато на дворе сохранились интересные, чрезвычайно украшающие усадьбу хозяйственные постройки. Сохранился краснокирпичный каретный сарай с фасадом античного храма. На узком фасаде под треугольным фронтоном - лоджия, отграниченная антами и украшенная немного грузными муфтированными колоннами.

В одну линию с ним выровнено длинное здание хозяйственного двора. Это, собственно, стена в ложных аркадах с тремя выступающими павильонами, украшенными сдвоенными колоннами и арками проездных ворот.

А дальше - вековые березы, снова пыльная дорога, поля, деревни и села с новыми домами...

Начиная с Ошуркова, земли, как в сказке о коте в сапогах, принадлежали местному "виконту Карабасу" - князю Куракину. Церковь в Ошуркове двухэтажная, белая, каменная, своеобразных барочных форм, переходных от XVII к XVIII веку. Какое-то особенное, "куракинское" барокко сказывается в этой постройке, где росписи внутри исполнял таинственный мастер XVIII века Фирсов, автор картины "Юный живописец" в Третьяковской галерее, художник, неожиданно оказавшийся французом Жасмэном. Еще долго видна ошурковская церковь со своими пятью гранеными главками и куполами, стройно врезающимися в синюю эмаль неба.

Около Степановского местность делается холмистой. По сторонам дороги на равном расстоянии - пни вековых, еще совсем недавно спиленных берез... Последние остатки дорог-аллей екатерининского времени. "Граждане, желая применить к делу свою недавно обретенную свободу, стали вырывать растения на грядах" *. Так было во Франции в годы революции. А в России в такую же эпоху рубили топором и срезали пилой вековые липы и березы парков, аллей и дорог.

Въезд в усадьбу - перпендикулярно березовой дороге. Здесь обелиски обомшелого серого старинного камня расступаются по сторонам, охраняемые львами из того же серого камня, львами, выветрившимися, спрятавшимися в густой траве. Их гримасирующие морды забавно глядят среди случайных полевых цветов. В пролет между обелисками дома не видно. Разросшиеся в центре двора кусты и деревья, раньше, конечно, подстригавшиеся, за двенадцать лет буйно разрослись и совсем скрыли фасад дома. Его приходится рассматривать по частям. Центральный массив дворца трехэтажный. Четырехколонный портик вытянутых пропорций, поставленный на фасады рустованного цокольного этажа, поддерживает аттик, где раньше был помещен герб Куракиных, а теперь остался лишь силуэт поржавевшего железа. К этому прямоугольному массиву примыкают длинные галереи, выровненные в одну с ним линию, вспухающие посередине ротондами с совсем простыми арочными окнами, сочными венчающими карнизами с "сухариками" и сферическими куполами. Галереи приводят к двухэтажным флигелям, лаконично и просто украшенным плоскими аркадами, карнизами и профилями оконных впадин. Таким образом, вся планировка представляется широкой и умелой. Местами, особенно в галереях и флигелях, прекрасно найдены пропорции и соотношения. И тем не менее во всей архитектуре дома как-то не чувствуется непосредственное участие большого мастера. Если и было, возможно, здесь авторство Дж.Кваренги, как о том будто бы свидетельствуют чертежи, находившиеся в Историческом музее, то лишь в общих чертах замысла, в основном проекте. Исполнение же - несомненно, свое, крепостное, вероятно, под наблюдением кого-то из второстепенных московских зодчих, обслуживавших обширное строительство Куракиных.

Усадьбу возводил в 90-х годах XVIII века князь Степан Борисович Куракин, prince Etienn *, бесшабашный гуляка и мот, брат канцлера князя Алексея и знаменитого своим богатством и напыщенностью князя Александра Борисовича. Ранняя смерть не дала возможности владельцу закончить отделку усадьбы, продолжавшуюся братьями и наследниками со свойственным им вкусом и роскошью.

Все три брата Куракины, близкие в течение XVIII века к "малому" Гатчинскому двору, при вступлении на престол Павла I были выдвинуты на высокие посты служебной деятельности. Выдающееся положение при дворе, знатность и громадное состояние содействовали тому, что каждый из них в родовых своих замках чувствовал себя маленьким феодальным властителем. Таковым казался самый богатый из них - князь Александр Борисович, впоследствии русский посол в Париже при Наполеоне, злоязычному и желчному гр. Ф.В.Ростопчину. "II devrait etre un prince allemand chasse des dtais, on une idol chez les sauvages", - замечает он в одном из писем своих к гр. С.Р.Воронцову. "Павлином" называли его современники, имея в виду напыщенность и тщеславие князя, кичившегося своим богатством и знатностью, носившего бриллианты даже на пряжках своих туфель, но вместе с тем далеко не блиставшего умом. Лучшую характеристику ему дал Боровиковский в парадном портрете, где "бриллиантовый князь" в нарядных одеждах, при всех орденах и регалиях изображен на фоне нарисованного в глубине Михайловского замка. Князь Александр Борисович, не упустивший ни одного хорошего живописца без того, чтобы не заказать ему свой портрет, запечатлевший себя на гравюре даже с пластырями и повязками после пожара на балу в доме австрийского посланника в Париже князя Шварценберга, конечно, все с тем же вельможным размахом отстроил себе роскошный дворец (Надеждино. - Сост.) в Саратовской губернии на берегах Сердобы, дворец, ставший сосредоточием своеобразного Куракинского княжества, едва ли уступавшего по своим размерам владениям какого-нибудь германского принца. Здесь, в живописной местности, среди холмов, поросших лесом, сочных лугов в долинах, среди привольной природы, запечатленной на акватинтах [Лиетера], возник дворец - главный корпус под куполом и два крыла, соединенные переходами, дворец, украшенный колоннами и пилястрами. В его архитектуре чувствуется огрубелый замысел хорошего мастера - ведь даже князю Куракину при всем громадном его состоянии было трудно затащить в глушь Саратовской губернии какого-нибудь архитектора в масштабе Казакова или Еготова. Однако, по-видимому, был найден остроумный выход из положения: кому-то из столичных зодчих были заказаны не только планы и чертежи, но также уцелевшая до наших дней, находящаяся ныне в Саратовском музее, модель дома, с возможной тщательностью выполненная в дереве. "Против" этой модели и вменялось в обязанность местным, уже "своим" архитекторам строить дом-дворец. Он был роскошно обставлен внутри: в спальне с альковом, по версальскому обычаю, стояла резная кровать под балдахином; в зале находились роскошные, выполненные из дерева и позолоченные торшеры; на стенах висели картины западных мастеров и фамильные портреты. В Надеждино попала даже мебель, купленная в Париже, составлявшая ранее собственность несчастной королевы Марии-Антуанетты. Ее память почтил князь Куракин сооружением павильона на главной дорожке парка - небольшой одноэтажный дом с частыми окнами, разделенными пилястрами, хранил внутри мраморный бюст гильотинированнной королевы Франции. Читателям русских поэтов сентиментальной школы трагическая смерть Людовика XVI, Марии-Антуанетты, принцессы Ламбалль дали законный повод к пролитию слез, к проявлению своей чувствительности. В эмигрантских кругах модными стали гравированные картины, где среди грустно склоненных деревьев помещена урна с силуэтами-тенями короля и королевы. Настроения французских аристократов-легитимистов находили отзвук и в других странах - в Англии, в Германии, особенно же в России. Здесь, в снежной гиперборейской стране, последний монарх-рыцарь, взявший под свою защиту мальтийский орден, во имя монархической идеи давал приют и убежище развенчанным венценосцам. Людовик XVIII со своим двором, последний польский король Станислав-Август, принцесса де Тарнет, принцесса Конде, последняя в роду, а за ними сотни других эмигрантов-аристократов находили сочувственный и радушный прием. Павел I не забыл тех приемов, что в его честь давали некогда король в Версале и принц Конде в Шантильи. Конечно, настроения монарха разделяли подданные - имя королевы Марии-Антуанетты кн. А.Б.Куракин, некогда лично ей представленный, окружил пиететом, достойным чувств лучших французских легитимистов. Внимая побуждениям растроганного сердца, возводил кн. А.Б.Куракин в своем надеждинском уединении, скорее вынужденном, чем добровольном, беседки и павильоны, обелиски и урны в честь и память живых и умерших друзей; напыщенный и тщеславный, он при помощи живописцев Филимонова и Причетникова, специально приглашенных в Надеждино, запечатлел следы своего "чувствительного" зодчества, а гравюрами с них, снабженными соответствующими надписями-посвящениями, скорбно извещал о своих сердечных переживаниях. Немногие десятилетия, однако, унесли с собой всю эту эффектную деревянную архитектуру садов и парков. А через сто лет разорившиеся владельцы распродали в розницу земли и леса, картины и обстановку дворца, даже галерею фамильных портретов. Бесценный куракинский архив, переплетенный в сотни томов, один лишь сохранил документы и переписку, рисующие картину судеб знатного дворянского рода почти за два столетия на фоне государственных событий и бытовой обстановки.

Князь Александр Борисович остался неженатым. Капиталы, земли, вещи, бриллианты, все это, за исключением небольшого числа вещей, доставшихся детям с "левой стороны", баронам Сердобиным, перешло в род единственного из трех братьев - женатого князя Алексея Борисовича.

В Орловской губернии, в селе Преображенском, находилась усадьба этого павловского вельможи, канцлера при Павле I. Для устройства своей усадьбы он пригласил не слишком талантливого, но все же не лишенного способностей архитектора Бакарева, ученика Казакова. Дом в Преображенском, давно сгоревший, но с предельной тщательностью зарисованный Бакаревым на рисунке, иллюстрирующем его любопытнейшие записки 41, дом этот оригинально сочетал в себе дворец с оранжереей - зимним садом, занимающими центральное место архитектурной композиции. Здесь также, конечно, были всевозможные парковые украшения наряду с хозяйственными постройками, придававшими Преображенскому вид усадьбы, уже не всецело увеселительной.

Третья крупная куракинская резиденция (Степановское. - Сост.), если не считать дачи в Павловске, принадлежала младшему из братьев, бесшабашному гуляке, любимцу семьи князю Степану Борисовичу, молодому генералу, человеку привлекательному и жизнерадостному. Доставшееся ему Степановское находилось среди обширных наследственных владений Куракиных в Тверской губернии, на границе с Московской. Все это обширное строительство трех князей Куракиных шло почти одновременно и не только в усадьбах, но и в городах, где в те же годы строился для князя Александра Борисовича обширнейший дом на Гороховской улице (в Москве. - Сост.), ныне занятый Межевым институтом, дом, сохранивший еще чудные лепные и живописные отделки своих "золотых" парадных комнат. Лучшие мастера - архитекторы, декораторы, живописцы были привлечены для этих работ. Им помогала целая армия своих собственных крепостных мастеров и художников, вольнонаемных ремесленников и декораторов. Громадные штаты дворни включали музыкантов, артистов, садовников, камердинеров, мажордомов, кучеров, лакеев, художников, казачков, гайдуков, псарей, поваров, девушек, даже чиновников и церемониймейстеров; все эти люди составляли "придворный штат", казавшийся совершенно необходимым в вельможном быту, население каждой из этих роскошно устроенных усадеб. Точный и аккуратный, Бакарев запечатлел акварелью портреты многих из них на одной из иллюстраций к своей рукописи.

Шаг за шагом можно проследить всю эту строительную деятельность, всю эту кипучую жизнь куракинского "княжества" по документам громадного архива, сохраняющегося в Историческом музее в Москве и лишь в незначительной части своей опубликованного в сборниках "XVIII век" 42. Старинные описи позволяют восстановить в иных случаях даже убранство комнат, помогают узнать те вещи, которые частью были проданы разорившимися наследниками, частью же разошлись по музеям после революции. Во всех трех усадьбах были портретные галереи, где висели работы лучших художников XVIII века, как русских, так и иностранных. Гроот, Рокотов, Рослин, Ротари, Боровиковский, Вуаль, Виже-Аебрен, Лампи, Ритт, Аагрене, Гуттенбрунн, П.Соколов наполнили своими холстами портретные галереи Надеждина, Преображенского, Степановского, московского дворца на Гороховской, Куракинского странноприимного дома на Басманной, пристроенного к прелестной елисаветинской церкви. А крепостные живописцы - в том числе Аигоцкий - повторяли и размножали в копиях портретные работы этих выдающихся художников.

Во всех трех усадьбах почти ничего не осталось от былого величия. Степановское, пережившее разоренное и опустелое Надеж-дино, сгоревшее Преображенское, ставшее в XIX столетии главной усадьбой Куракиных, не составляет исключения. Комнаты дворца теперь пусты и оборванны - под лохмотьями обоев проступает штукатурка стен с первоначально бывшими на ней орнаментальными росписями. На лестнице, приводящей в верхний этаж, с площадки, расходящейся двумя маршами, валялись камни выброшенной, никому не нужной минералогической коллекции. В галереях пустыми гнездами зияли места громаднейшей, в несколько сотен холстов, фамильной портретной галереи, из которой десятка два вещей выставлены в залах музеев Москвы и Твери, тогда как подавляющее большинство портретов загромоздило музейные кладовые и фонды.

В одной из ротонд помещалась библиотека, в другой - коллекция минералов, собрания монет и медалей. Большая часть книг библиотеки XVIII века была увезена в Тверской музей, где, обезличившись, она слилась с десятками тысяч других томиков в коже с тиснеными корешками, привезенными из различных усадеб Тверской губернии. Знаменитая мебель из гостиной, крытая французским обюссоном XVIII века, попала в Тверь; картины венецианских перспективистов, передававшие виды волшебно-Зачарованного города лагун со старинными дворцами и церквами, отражающимися в зеркальных водах каналов со скользящими по ним гондолами, с перекинутыми через воду мостами, украшали залы Московского музея изящных искусств; модель памятника Минину и Пожарскому работы Мартоса досталась Третьяковской галерее. В пустых и гулких комнатах, откуда хищнически вывозилась обстановка на сотнях подвод, остались только паркетные полы, характерные, в два тона раскрашенные створки дверей, да скромная лепнина карнизов. Не осталось следов от домовой церкви, где ряд икон был написан талантливым дилетантом-любителем кн. А.Б.Куракиным 2-м. Только внизу, в одной из комнат рядом с вестибюлем, сложены груды золоченых резных рам от картин, неизвестно куда подевавшихся. Да еще сохранились в вестибюле, проходящем сквозь весь дом, по стенам и пилонам аркад неуносимые фрески с видами, написанными масляными красками. Здесь, преимущественно по известным гравюрам, воспроизводящим масляные картины Причетникова, попавшие в Московский Исторический музей, написаны виды Надеждина, вышеупомянутого имения князя Александра Борисовича Куракина в Сердобском уезде, виды Степановского - дом и пристань на пруду с причаленными к ней нарядно украшенными лодками, церковь соседнего села Дорожаева. Эти росписи дают прекрасный <...> материал для иконографии куракинских имений, фиксируя их виды и достопримечательности. И вспоминаются случайно уцелевшие еще серии видов Степановского. Одна из них - акварельные работы архитектора Бакарева, вделанные в ширмы красного дерева и бывшие еще в годы революции у владельцев в доме на углу Денежного и Левшинского переулков. Другая серия, масляными красками, попавшая в Национальный музейный фонд, была исполнена в 30-х годах XIX века князем Алексеем Борисовичем Куракиным 2-м, уже упомянутым талантливым живописцем-дилетантом, человеком вообще очень одаренным, обладавшим развитым эстетическим чувством. В куракинском архиве сохранились ноты, романсы и пьесы, сочиненные князем Куракиным, - никогда не издававшиеся сочинения, оставшиеся поэтому неведомыми историкам русской музыки.

Когда-то, судя по всем этим старинным изображениям Степановского, усадьба представляла из себя целый городок. Здесь были многочисленные дома для обслуги, больница, пожарная каланча, многочисленные павильоны в парке. От этого не осталось теперь почти никаких следов.

Парковый фасад дома подобен дворовому, с той только разницей, что вместо четырехколонного портика среднюю часть дома украшает колонная полуротонда, образующая вверху широкую плоскую террасу. Перед садовым фасадом раскинулся широкий луг; за ним прямая еловая аллея, спускающаяся по отлогому склону к речке. Остальные аллеи шли с двух сторон параллельно главной. С западной стороны вдоль парка был большой копаный пруд, густо заросший деревьями и кустами, пруд, конечно, теперь спущенный, но где некогда у пристани стояла целая флотилия затейливо украшенных лодок. Еще в послереволюционное время был цел павильон-руина, характерная дань романтическим вкусам, парковая постройка белого камня, запечатленная на рисунке, сохранившемся в Тверском музее. Других украшений, вероятно, не было. Только через дорогу, по другую сторону усадьбы, в конце прямой дорожки, ориентированной по центральной оси планировки, остался стоять обелиск старицкого камня. На ступенчатом цоколе возвышается постамент с глубокими нишами, служащий основанием стройной четырехгранной игле, увенчанной шаром. Вокруг стоят еще покосившиеся белокаменные тумбы, вероятно, соединявшиеся некогда цепями друг с другом. Обелиск лишен надписей, но, как позволяют установить архивные документы, он был поставлен князем Александром в память умершего брата Степана как трогательный знак дружеской привязанности в силу тех же вкусов пресыщенных людей конца XVIII века, находивших в сентиментализме на лоне идиллической природы отдохновение своей усталости и утонченности. Такой же монумент с характерной стихотворной надписью был сооружен и в Надеждине.

Высокая трава. По ней ромашки и колокольчики. С мерным жужжанием перелетают с цветка на цветок неутомимые пчелы, собирая мед..

Хозяйственный двор, более старый по формам своей архитектуры, чем усадебный дом, расположен неподалеку, около дороги. Въезд в него образуют ворота посреди широкой круглящейся ниши, увенчанные вверху круглой башней с окнами. Впоследствии, когда старались подвести все здания под один классический стиль, барочную выемку замаскировали с двух сторон группы сдвоенных ионических колонн. Другое здание, скотного двора, уже характерно ампирное. Здесь в стену широко и умело вписана арка с прекрасно найденным акцентирующим форму замковым камнем. Совсем рядом с домом еще сохранился небольшой флигелек с колоннами, типичный домик управителя. Из всех построек усадебного городка осталось только разрушающееся оштукатуренное шале у дороги. Все остальное погибает медленно и методично. Кто-то тщательно убирал проданные совхозом на своз кирпичи и камни фундамента садовой ограды.

Дорога, обсаженная столетними березами, выводит из Степановского. Она доходила до Дорожаева, также старинной куракинской вотчины. Здесь опять стоит церковь "куракинского" барокко, на этот раз одностолпная.

И снова за Дорожаевым равнина, перелески, хутора - безграничный пейзаж, грустно освещенный последними закатными лучами солнца. Все низменнее и сырее. Ночь. Станция Княжьи Горы. Еще удержавшийся анахронизм прошлых лет...

1994

Библиотека » Усадьбы-памятники в окрестностях Москвы