Золотая коллекция русского кино Смотрите сегодня: "Из жизни отдыхающих"

В. Конецкий о работе с Георгием Данелия

Режиссеры и сценаристы

Началом работы над сценарием фильма "Путь к причалу" я считаю тот момент, когда мы - Георгий Данелия, Игорь Таланкин и я - отправились в путь к причалу арктической бухты Тикси.

Вернее, в далекий путь отправились тогда только Таланкин и я. Не важно, по каким обстоятельствам, но Данелия обострил отношения с бортпроводницей и за минуту до старта покинул самолет полярной авиации в аэропорту Внуково. Покинул с высоко поднятой головой, оставив в моем кармане деньги и документы, в багажном отделении - вещи, а в хвостовом гардеробе теплую полярную одежду из реквизита "Мосфильма". Был сентябрь 1960 года. В Москве было жарко.

Мы взлетели. И я увидел внизу на огромной пустыне аэродрома маленькую одинокую фигурку в ковбойке. Мы с Таланкиным мрачно молчали, ибо чувствовали себя предателями. Вероятно, нам следовало покинуть борт самолета вместе с Данелия. Мы с Таланкиным как раз работали над сценарием фильма о мужской дружбе. О том, как товарищ спешит к товарищу по первому зову на противоположную сторону планеты. А в нашем собственном поведении явно сквозило некоторое двуличие.

С Внуковом удалось связаться только через сутки с Диксона. Радисты сообщили, что на трассе Великого Северного пути обнаружен дикий грузин. Он собирал хлебные огрызки на столах летной столовой то ли в Амдерме, то ли в Воркуте. Но не это еще потрясло полярников. Их потрясло то, что грузин пробирался через Арктику в рубашке.

Обратите внимание. Георгий Николаевич не вернулся домой, чтобы прихватить деньги и одежду. Он продолжал демонстрировать вселенной неукротимую гордыню. Возможно, правда, что, скорое возвращение домой и неизбежная встреча с .мамой по разным причинам не устраивали молодого, но уже знаменитого режиссера. Отступать он не любит.

Уже тогда я понял, что работать над сценарием с Данелия будет трудно, что он будет держаться за свои позиции с цепкостью лемура, который вцепился в кочку.

Мы воссоединились в Тикси. Аэродром был далеко от поселка, к прилету Данелия мы опоздали, мы уже собрались уезжать, когда выяснилось, что вокруг давно пустого самолета кто-то бегает. Бегал Данелия - согревался: снежные заряды налетали с Ледовитого океана.

Он сразу, но сдержанно высказал в наш адрес несколько соображений. Затем замкнулся в себе и в привезенную нами меховую одежду.

На ледокольном пароходе "Леваневский" мы отправились в Восточный сектор Арктики.

Редкий для меня случай - в рассказе "Путь к причалу" у главного героя, боцмана Росомахи, существовал прототип. Это был мичман Росомахин. Мы плавали с ним на спасателе в 1952 -1953 годы. Не только плавали, но и тонули, 13 января 1953 года у камней со "скупердяйским" названием Сундуки, в Баренцовом море, на восточном побережье острова Кильдин, севернее рейда с "веселым" названием Могильный.

Мы спасали средний рыболовный траулер № 188. Аварийная партия разделилась на две неравные группы. Одна - полезла на кормовую надстройку, другая - на задирающийся к черным небесам нос: траулер уходил в воду кормой. Я оказался на кормовой надстройке и наблюдал оттуда за волнами, которые заплескивали в дымовую трубу.

Температура воды минус один, воздуха минус шесть, ветер пять баллов, метель, полярная ночь, огромное желание спасти свою шкуру любой ценой.

И когда подошел на вельботе капитан-лейтенант Загоруйко, я заорал и замахал ему. Я решил, что первыми надо снимать людей с кормовой надстройки, ибо нос будет дольше торчать над волнами. Я очень глубоко замотивировал решение. В корме - машина: наиболее тяжелая деталь - раз; чем глубже уходит в волны корма, тем труднее снять с нее людей, так как вокруг надстройки куча разных шлюпбалок, выгородок и другого острого железа - два; в носовом трюме нет пробоин и там образовалась воздушная подушка - три и т. д. и т. п.

И тогда прототип моего литературного героя спас мне душу. Он заорал сквозь брызги, снег и ветер и грохот волн, что я щенок, что командиры аварийных партий и капитаны уходят с гибнущих кораблей последними. Если бы не его вопль, я попытался бы отбыть с траулера одним из первых, как нормальная крыса, и навсегда потерял бы уважение к самому себе, не говоря уже об уважении ко мне следователя и прокурора.

Таким образом, каждое предложение по изменению чего-то в боцмане Росомахе ранило мою спасенную когда-то Росомахиным душу. Кто это собирается что-то изменять в моем рассказе? Режиссер, человек, который видел море только с сочинского пляжа? Человек, который даже не знает, где остров Кильдин и где Гусиная земля? Какое право он тогда имеет снимать фильм о погибшем в море спасателе?

Я, конечно, не показывал своих чувств Данелия, но он о них догадывался. И, кроме того, как настоящий режиссер, понимал необходимость войти в материал самому.

И тогда было принято решение отправиться на судне в Арктику и писать сценарий в условиях, наиболее близких к боевым.

На "Леваневском" мы с Данелия оказались в одной каюте. Он на верхней койке, я - на нижней. И полтора кубических метра свободного пространства возле коек. Идеальные условия для проверки психофизической совместимости. Плюс идеальный раздражитель, абсолютно еще не исследованный психологами, - соавторство в сочинении сценария.

Если в титрах стоит только одно имя сценариста, то - по техническим причинам. Мы оба на равных сценаристы этого фильма.

Уже через неделю я люто ненавидел соавтора и режиссера. Кроме огромного количества отвратительных черт его чудовищного характера он приобрел на судне еще одну. Он - салага, никогда раньше не игравший в морского "козла", - с первой партии обыгрывал всех нас - старых, соленых, морских волков!

Психологи придумали адскую штуку для того, чтобы выяснить психологическую совместимость. Вас загоняют в душ, а рядом в других душевых - ваши друзья или враги. И вы должны мыться, а на вас льется то кипяток, то ледяная вода - в зависимости от поведения соседа, ибо водяные магистрали связаны.

Так вот. Посади нас психологи в такой душ, я бы немедленно сварил Георгия Николаевича Данелия, а он с наслаждением заморозил бы Виктора Викторовича Конецкого.

И это при том, что и он и я считаем себя добрыми людьми! Почему мы так считаем? Потому что ни он, ни я не способны подвигнуть себя на каторгу писательства или режиссерства, если не любим своих героев.

У Данелия, мне кажется, нет ни одного Яго или Сальери. Его ненависть к серости, дурости, несправедливости, мещанству так сильна, что физически он не сможет снимать типов, воплощающих эти качества.

Данелия начинал в кино с судьбы маленького человечка, которого звали Сережа. И в этом большой смысл. Полезно начать с детской чистоты и со светлой улыбки, которая возникает на наших физиономиях, когда мы видим детские проделки. Знаете, самый закоренелый ненавистник детского шума, нелогичности, неосознанной жестокости вдруг улыбается, увидев в сквере беззащитных в слабости, но лукавых человечков.

В любой сатирической злобе Данелия есть отчетливое понимание того, что сделать маленькое добро куда труднее, нежели большое зло, ибо миллионы поводов и причин подбрасывает мир для оправдания дурных поступков.

Когда я писал о боцмане Росомахе, то любил его и давно отпустил ему любые прошлые грехи.

Когда Данелия решил делать фильм по рассказу, перед ним встала необходимость полюбить боцмана с не меньшей силой. Но поводы и причины любви у меня и у него были разные, так как люди мы разного жизненного опыта. Надо было сбалансировать рассказ и будущий фильм так, чтобы мне не потерять своего отношения к меняющемуся в процессе работы над сценарием герою, а Данелия набрать в нем столько, сколько надо, чтобы от души полюбить.

Сбалансирование не получалось.

Уже на восьмой день плавания мы перестали разговаривать. Точного повода для нашей первой и зловещей ссоры я не помню. Но общий повод помню. Данелия категорически заявил, что будущий фильм не должен быть трагически-драматичным. Что пугать читателя мраком моей угасшей для человеческой радости души я имею полное право, но он своих зрителей пугать не собирается, он хочет показать им и смешное, и грустное, и печальное, но внутренне радостное...

- Человек прожил век одиноким волком и погиб, не увидев ни разу родного сына! Это "внутренне радостно"? - взорвался я.

Он швырнул в угол каюты журнал с моим рассказом.

- Это тебе не сюсюкать над бедненьким Сереженькой! - сказал я, поднимая журнал. - Тебе надо изучать материал в яслях или в крайнем случае в детском саду на Чистых прудах, а не в Арктике...

Вокруг "Леваневского" уже давно сомкнулись тяжелые льды.

Данелия взял бумагу и карандаш. Когда он приходит в состояние крайней злости, он вместо валерьянки или элениума рисует. Он рисует будущих героев, кадрики будущего фильма или залихватски танцующих джигитов. В хорошем настроении он может набросать и ваш портрет. Все мои портреты, изображенные Данелия, кажутся мне пародиями или шаржами. Правда, я никогда не говорил ему об этом. Я просто нарисовал его самого с повязкой - женским платочком - на физиономии. Получилось, на мой взгляд, очень похоже, хотя один глаз я нарисовать не смог.

Происхождение повязки таково.

Севернее Новосибирских островов в Восточно-Сибирском море есть островок Жохова. Это около семьдесят пятого градуса северной широты. На острове полярная станция, свора псов и два белых медвежонка, принятых в собачью компанию на равных.

Два года к острову не могли пробиться суда. Станция оказалась на грани закрытия. "Леваневский" пробился. Началась судорожная, торопливая выгрузка. Конечно, работали и Данелия и Таланкин. Работали, как обыкновенные грузчики. Только выгрузка была необыкновенная. Судно стояло далеко от берега.

Ящики с кирпичом, каменный уголь, мешки с картошкой, тяжеленные части ветряков из трюмов переваливались на понтон, катерок тащил понтон к берегу среди льдин, затем вывалка груза на тракторные сани, оттаскивание грузов к береговому откосу... Работа и днем и ночью при свете фар трактора. Понтон не доходил до кромки припая. И часто мы работали по пояс в месиве из воды, измельченного льда и песка со снегом. Покурить удавалось, только когда понтон застревал во льдах где-нибудь на полпути к острову. В эти редкие минуты мы собирались у костров, собаки и медвежата подходили к нам, мы играли с ними, возились, фотографировались. И каждому хотелось оказаться на фотографии поближе к зверюгам.

Быть может, оттуда, с далекого острова Жохова, мы привезли острейшее желание вставить в сценарий какого-нибудь зверюгу. И в фильме появился мишка... Но сейчас не о том.

Работая в береговом накате, Данелия простыл и получил здоровенную флегмону ниже челюсти. О своем приобретении он молчал, продолжая выволакивать из ледяного месива ящики с печным кирпичом.

Он, по-видимому, получал мрачное наслаждение от сознания, что вскоре умрет от заражения крови, а я весь остаток жизни буду мучиться укорами совести, ибо не понял его тонкой лирической души. Оснований для возможной смерти было больше, чем достаточно. На судне не было врача. Выл только косой фельдшер. До ближайшей цивилизации - бухты Тикси или устья Колымы - восемь градусов широты, то есть четыреста восемьдесят миль. Никакие самолеты сесть на остров или возле не могли. О вертолетах не могло идти и речи. А флегмона на железе под подбородком никак не лучше приступа аппендицита.

Когда она по размеру достигла гусиного яйца, температура достигла сорока градусов Цельсия. Кажется, я ночью услышал, что мой враг-соавтор бредит или стонет сквозь сон.

Занятная сделалась мина у фельдшера, когда мы с Игорем Таланкиным приволокли к нему Данелия и он увидел эту жуткую флегмону. Резать надо было немедленно. Новокаина не было. И в отношении антисептики дело обстояло - хуже некуда. Чтобы перестраховаться, фельдшер засадил в центр опухоли полный шприц какого-то пенициллина, и я с трудом удержал в себе сознание и устоял на ногах.

Данелия сидел в кресле, ничем не привязанный, и молчал, только побледнел, и все время, пока фельдшер тупым скальпелем кромсал его, он продолжал молчать. А после операции решительно встал с кресла, чтобы самостоятельно идти в каюту. Ему не хватило ровно одного шага, чтобы отправиться в нокдаун.

А на следующее утро, выволакивая из ледяного месива очередной мешок с мукой, я увидел рядом перебинтованного режиссера, запорошенного угольной пылью, под огромным ящиком с запчастями ветряка...

Вы думаете, геройство Данелия помогло нам найти общий язык? Черта с два! Хотя, конечно, я высказал в общей форме похвалу его мужеству и умению терпеть боль.

21 сентября 1960 года радист Юра Комаров принес радиограмму: "ЛЕВАНЕВСКИЙ ДАНЕЛИЮ ТУЛАНКИНУ КАПЕЦКОМУ ПОЗДРАВЛЯЕМ СЕРЖА ПОЛУЧИЛ ПРЕМИЮ МОЛОДЕЖИ ФЕСТИВАЛЕ КАННАХ ТЧК УТВЕРДИЛИ КОКА ВАСЮ ВОЗМОЖНА АКАПУЛЬКА".

Итак, "Сережа" победно распространялся по глобусу"; мой рассказ о неудачнике коке Васе собирались экранизировать в столице; Данелия и Таланкина начинала нетерпеливо ожидать в гости знойная Мексика.

Данелия и Таланкин бросили меня в Диксоне. Они опаздывали в Мексику. И должны были лететь домой на самолете, а я оставался на ледокольном пароходе "Леваневский", чтобы отметить командировочное в Архангельске, прибыв туда морским путем.

И вот, когда старик "Леваневский" разок лег на левый борт градусов на тридцать пять, когда он задумался в этом положении, решая, стоит ли ему обратно подниматься или спокойнее будет опуститься в мирную и вечную тишину... Вот в этот момент, - который, правда, был отчаянно красив, ибо шторм сатанел над морем Баренца при безоблачном, чистом черном небе и полной луне, и гребень каждой волны, которая перекатывала через "Леваневский", был просвечен лунными лучами и сверкал люстрами Колонного зала, вот в этот момент я затосковал по соавтору.

Мне хотелось поделиться с ним красотой мира. Ведь все художники болезненно переносят одинокое наслаждение красотой без близких им по духу людей.

...И когда "Леваневский" стремительно и, казалось, бесповоротно повалился на левый борт, и в ходовой рубке вырвало из пенала бинокль, и он пронесся сквозь тьму рубки со снарядным свистом и разбился в мелкие брызги, мы висели, кто где, и не могли понять, что такое просвистело и взорвалось в рубке ледокольного парохода...

Около полудня мы увидели ледокол "Капитан Белоусов". Самого ледокола мы, конечно, не увидели. Был только снежно-белый широкий смерч. Брызги вздымались вокруг ледокола, который шел к нам, чтобы оказать нам чисто моральную, но - помощь (чисто моральную потому, что завести в такой шторм буксир, "взять нас за ноздрю", как говорят моряки, было совершенно невозможно).

"Белоусов" заложил вираж вокруг "Леваневского". Капитаны обсудили по радиотелефону положение и пришли к выводу о бессмысленности каких бы то ни было мероприятий со стороны "Белоусова". Нам следовало самим ремонтировать рулевое, то есть самоспасаться. И тут к рации позвали Конецкого.

- Кинокорешки-то тебя в беде не бросили. Тоже пришли. Спасатели, - сказал капитан,- Данелия на связь просит. Короче только!

Я услышал:

- Привет, Вика! Ты, говорят, затравил "Леваневского" от киля до клотика? - орал режиссер сквозь вой и стон шторма.

О юморе в философской литературе написано много. Этой проблемой занимались и Гегель и Спиноза. Теперь занялся Данелия. Из различных видов юмора - сатирического, иронического, грустного, черного и смешного - я выделил бы у него добродушный юмор.

Но это только в его произведениях, а не в жизни.

- Тебя чего-то не видно на мостике! - надрывался мой соавтор. - Ты лежишь там, что ли? Я по тебе соскучился!

И за что этого инквизитора любят коллективы съемочных групп? Только из подхалимажа они его любят.

- Почему вы здесь? - заорал я. - Почему не в Акапульке? Думаешь, ваши призы не возьмут в комиссионный на Арбате?..

- Самолеты не вылетают с Диксона - погода! - объяснил он. - А тут вы руль потеряли...

- Не руль, а просто вышло из строя рулевое. Как себя чувствуешь? - проорал я с тайной надеждой.

- Мы с капитаном портвейн допиваем!

- Тогда впитывай впечатления. Шапку сними! Здесь, под нами, мичман Росомахин! Здесь и наш боцман рубил буксир! Как понял?!

- Ясно! Понял! Натуру будем снимать прямо здесь! В Арктике! Я точно решил!

- С ума сошел?!

- Главное - правдивость! - изрек в эфир Данелия.

Дорого потом обошлась любовь к правдивости и подлинности. Ведь мы действительно опять полетели в Арктику и на Диксон! И ухлопали уйму денег и - главное - времени, ибо все пришлось переснимать в довольно далеком от Полярного круга Новороссийске и во дворе "Мосфильма". Не зря наш директор Залпштейн, человек рассудительный и осторожный, полностью облысел, а те волоски, которые у него остались, поседели.

- Главное - правдивость! И потом, шторм будет на экране очень красив! Кровь из носа, мы снимем красиво! Понимаешь? Красота приглушит трагедийность! Как понял?

Я ему двадцать раз излагал, что художники делятся на две категории: умеющих создавать красоту на полотне, бумаге или пленке и при этом еще производить социальный анализ, исследовать социальную сущность характера. И умеющих уловить мгновение красоты в правдивом обличье, но без анализов и синтезов. Ведь сама правда, данная в эстетическом восприятии, способна возмещать умственный, многослойный анализ. Последних я называю художественными антифилософами и к ним отношу Данелия.

- Ты никогда не будешь мыслителем! - заорал я. - Тебе всегда будет дороже летний дождик и босая девушка на мокром асфальте, нежели ее социальные корни!

- Пошел ты...

- Пошел ты!!!

- Кто там засоряет эфир лишними словами?! - грозно прозвучало над штормовым морем Баренца.

- Тебе надо читать умные книги, - орал я под занавес. - Лезешь в писатели! Ваши дурацкие сценарии никогда не будут произведением искусства! Даже бог и сатана, запустив в производство мир, выкинули сценарий в преисподнюю.

- Ты никогда не будешь драматургом! - орал он. - Ты знать не знаешь, о чем пишешь в своих дурацких книгах! А в драматургии надо знать...

Радиотелефон работает на УКВ. Ультракороткие волны распространяются прямолинейно. Они не огибают круглого бока Земли, на пределе видимого горизонта уходят в космос. Таким образом, окончание нашего разговора сейчас мчится сквозь вселенную к далеким галактикам. Оно мчится уже двадцать лет...

В. Конецкий. 1982

Библиотека » Георгий Данелия